Слишком поздно

Впрочем, официально мое недопущение к столу объясняли иначе. Главная цель обеда состояла в обсуждении карикатур, а я, по мнению руководства, должен был сперва доказать, что разбираюсь в политике. Когда призрак Нельсона скажет Джону Булю: «Иные корабли, но дух все тот же», — что в это время станет делать Милн? Сосать палец в уголочке и спрашивать: «А кто это — Нельсон?» — или выдвинет идиотское предложение слегка переделать подпись под рисунком: «Стены в Англии уже не дубовые, но лбы в Адмиралтействе все те же». Я придумывал карикатуры, сидя один в детской, а Симан, подбадривая меня, уносил их вниз, показать взрослым, какой я могу быть серьезный, когда захочу. Иногда карикатуры принимали в том виде, как я их предлагал, иногда вносили изменения, но к столу меня по-прежнему не пускали.

Проработав в редакции год или два, я однажды эффектнее обычного доказал необходимость своего присутствия за редакционным столом. Первый экземпляр «Панча» печатали в воскресенье утром и отправляли главному редактору. Ротационные машины продолжали выдавать новые экземпляры, однако при необходимости было еще не поздно внести какие-нибудь мелкие изменения. Безобидная ошибка в первых пяти тысячах экземпляров уже не появлялась в остальных ста тысячах. То был наш последний бастион в борьбе с опечатками, которые мы так высмеивали у других изданий. Первый, контрольный экземпляр доставляли тому из сотрудников редакции, кто оставался на выходные в Лондоне или поблизости от города. Представьте себе мой ужас, когда в очередное воскресенье не какая-нибудь там запятая, а целая карикатура оказалась не на своем месте! «Заглавную карикатуру» (Партриджа) разместили на первых страницах, а «дополнительную» (Рейвен-Хилла) в середине. Я бросился в редакцию и принялся командовать. Карикатуры немедленно поменять местами, уже отпечатанные экземпляры уничтожить, весь тираж печатать заново! В типографии утверждали, что в пятницу вечером страницы доставили именно в таком порядке. Может, и так, я просматривал каждую по отдельности и не видел их вместе. Значит, главный редактор допустил ошибку. Я беру на себя полную ответственность? Безусловно! Итак, по моему слову печатные станки остановились. В наступившей тишине я ощущал свою исключительную важность и прикидывал, дорого ли мой героизм обошелся владельцам газеты.

Я надеялся, что очень дорого. Ибо, как выяснилось, на обеде в среду специально было решено сделать дополнительно карикатуру Партриджа (он нарисовал ее заранее, перед отъездом в отпуск, и потому она, естественно, получилась менее злободневной). А я, не зная о том, перенес ее на первую полосу — и к тому же ценой немалых затрат для владельцев. Какие еще нужны аргументы в пользу того, что мне следует вместе со всеми принимать участие в редакционных обедах? Аргумент не подействовал, зато мне подняли жалованье на пятьдесят фунтов — в знак признания того обстоятельства, что я провожу на работе втрое больше времени, чем договаривались.

Самая большая нагрузка приходилась на пятницу. Сразу после завтрака я принимался за свой личный вклад: смешной (как я надеялся) рассказ в тысячу двести слов, с улыбкой в каждом абзаце и веселым хохотом в каждом дюйме (мне платили по дюймам). Тем же самым я мог бы заняться в воскресенье, понедельник, вторник, среду и четверг и теперь горько сожалел, что не сделал этого, но было уже поздно. В пятницу, в четыре часа, рассказ должен отправиться в типографию, и сознание, что именно к этому времени его необходимо закончить, придавало мне силы для аврала в пятницу и полностью исключало всякую возможность работать над ним в другие дни. Быть может, к другим писателям идеи приходят сами собой, а ко мне — нет. Приходится их специально находить. Не знаю более жуткого, душераздирающего занятия, чем вымучивать идею. Выразить готовую идею в виде текста сравнительно легко. Временами на меня находит своего рода аграфия: пугающая неспособность упаковать мысль в слова и фразы, — однако обычно мне даже доставляет удовольствие переносить мысль на бумагу — иногда с ленцой, иногда с азартом. Быть может, она не пробудит отклика в сердцах читателей, но по крайней мере они ее заметят. Идея — это главное. В пятницу, в девять тридцать утра, я садился ее искать.

В половине двенадцатого, сломав все мозги, я все еще находился в поиске. Я говорил себе, что даже если и найду, за год нужно где-то откопать еще пятьдесят одну идею, а если, как и все другие сотрудники, я проработаю в «Панче» до семидесяти, мне придется за свою жизнь отыскать примерно две с половиной тысячи идей. А я одну-то не могу найти даже сейчас, в расцвете лет!.. Почему я не стал школьным учителем?

В двенадцать я говорил:

— Ладно, не блестяще, но по крайней мере начнем и посмотрим, что получится.

И я начинал.

В половине первого я говорил:

— Не так уж и плохо.

В половине второго мне приходил в голову новый поворот темы, и я начинал все сызнова, уже не сомневаясь, что рассказ получится хороший.