Слишком поздно для нас

— Дочка, если бы в свое время я послушала маму, то у нас с твоим отцом никогда и ничего бы не получилось, — негромко произнесла мама. — Мы с ним тоже без конца мучили друг друга, то расходились, то снова были вместе. Он гулял с другой, и я гуляла с другим, чтобы сделать назло друг другу, заставить ревновать. Твои бабушка с дедушкой были против нашего союза, потому что как только мы ссорились, я прибегала маме и плакала, рассказывая, какой он плохой. Я прощала его, а у мамы с отцом складывалось негативное отношение. Ведь я говорила обо всем только со своей обиженной стороны, — мама улыбнулась. — Но ведь и был твой отец, который оценивал ситуацию несколько по-другому.

— Хочешь сказать…, — начала я, продолжая всхлипывать.

— Хочу сказать, что только тебе решать, дочь, с кем тебе быть счастливой, — мама опустила глаза на письмо, которое я держала в руках. — Любит, Лина. Пишет, что любит. Веришь ему?

— Верю. Он ждет меня.

— А ты чего ждешь? — спросила мама, поглаживая меня по волосам.

— Наверное, когда смогу успокоиться, — улыбнулась я. — Хотя навряд ли это получится сегодня.

— Нам тебя не ждать сегодня? — мама подмигнула мне.

— Маааам, — протянула я, смеясь сквозь слезы.

— Иди уже, — сказала моя родительница, после чего направилась в сторону кухни.

Я выбежала на улицу и, прыгнув в свою машину, выехала со двора. Дождь лил как из ведра, будто по заказу для меня и Тимура, смывая всю горечь разочарований и открывая путь чему-то новому и светлому. Мои глаза были по-прежнему на мокром месте, и я никак не могла успокоиться. Предвкушала встречу, знала, что он меня ждет, но все равно чего-то опасалась.

Припарковавшись рядом с его машиной, я выскочила из своей. У меня не было зонта, и я надеялась, что Тимур был благоразумен и остался внутри внедорожника. Но нет, Покровский ждал меня, как и говорилось в письме, на лавочке. Той самой, где в прошлый раз я ждала его под дождем, чтоб рассказать о сыне. Как символично.

Тимур смотрел прямо перед собой, казалось, не замечая того, что он промок с головы до ног. В его глазах я увидела столько боли, что мне стало не по себе. На него было страшно смотреть. За время, что мы не виделись, его лицо осунулось, а под глазами были заметны мешки, вероятно, из-за бессонных ночей. Наверняка, ему несладко пришлось в больнице. Мама говорила мне о том, что он звонил и вскользь упоминала о его самочувствии. Поэтому я была в курсе всего.

— Ты мог бы взять зонт, — громко сказала я, пытаясь своими словами перекричать дождь.

— Мог бы, — ответил он, не сводя с меня своих голубых глаз. — Ты пришла, Лина.

— Пришла, конечно, пришла! — мое душевное равновесие пошатнулось, и все, что накопилось, выливалось в каждом слове и с каждой новой слезой. — Покровский, я не могу так больше. Ты вечно все пытаешься испортить! Я ведь все решила для себя после разговора с Кариной. И снова ты! Когда же ты уже отстанешь от меня, Тимур? Сколько уже можно лезть в мою жизнь? А этим письмом ты снова даешь мне надежду, а я как последняя идиотка бегу к тебе вновь! Когда ты оставишь меня в покое?

— Никогда, Алина! — Тимур встал с мокрой лавки и подошел ко мне. От его близости я воспламенялась по щелчку пальцев, и теперь даже дождь не мог остудить мое тело. — Этого никогда не будет. Я знаю, чувствую, что ты тоже не хочешь этого. Я потерял тебя дважды, Лина. Дважды! Больше этого не произойдет, — он прикоснулся к моим щекам, по которым стекали то ли слезы, то ли капли дождя. — Ты моя, слышишь меня? Только моя! И так будет всегда. Я больше ни за что не отпущу ни тебя, ни сына из своей жизни. И мне плевать, сколько еще должно пройти времени, чтобы ты, наконец, простила меня.

— Я простила тебя уже давно, Тимур, — я смотрела на него с любовью и нежностью, так же, как и много лет назад в юности. — Но я больше так не могу, Тим, — меня вновь захлестывали эмоции. — Я хочу быть счастливой, я не хочу рыдать в подушку, когда ты в очередной раз начнешь ссылаться на обстоятельства или снова скажешь, что между нами все кончено. Я просто не выдержу всего этого.

— Алина, послушай меня, — я смотрела в эти родные глаза и понимала, вот оно, наконец, то самое, к чему мы шли эти долгие десять лет. Это оно, всепоглощающее чувство, от которого нам никогда не убежать и не скрыться, которое затягивает в свои сети с каждой новой слезой, ссорой и примирением с огромной силой. — Я люблю тебя и нашего сына больше всего на свете. И никто и никогда не сможет разлучить нас, поняла меня? Верь мне, моя девочка! Прошу.

— Я не знаю, Тимур, — вырвалась из его рук и отвернулась. Эмоции били через край, и я уже не могла совладать с ними. — Боже мой, Покровский, я, наверное, полная дура, но я верю тебе. — Я медленно развернулась и, обняв его за шею, прошептала. — И я, Тим.

— Что ты? — Тимур понимал, что я имела в виду, но, видимо, не мог поверить своим ушам.

— Люблю тебя, — воскликнула я. — И всю свою жизнь любила только тебя. Даже когда делал больно, даже когда пользовался. Я всегда любила тебя своей верной любовью.