Я до сих пор не уверен, что начало третьей строчки в результате наших стараний стало лучше. Знаю только, что спорили мы до хрипоты. В первом варианте есть некая чарующая монотонность, удачно передающая однообразие скучной утиной жизни. Но мне нравится перебивка ритма во второй редакции — и легкий оттенок удивления: вот, мол, даже и в смерти не получилось уйти от себя. По-моему, Кену больше пришелся по вкусу первый вариант, мне — второй. Кен как автор скромно отступал в сторону, позволяя жизненной трагедии развиваться своим чередом, а эгоист Алан вторгался со своими комментариями в ход событий, придавая им личностный оттенок. Впрочем, авторский комментарий в явном виде появляется в конце строки:
Нам это казалось ужасно смешным и ироничным, пока дотошный Кен не заметил, что природное не может быть чудесным — тут внутреннее противоречие. Я с неохотой признал его правоту, жалея, что сам не додумался, особенно когда Кен предложил на замену идеальный вариант: «непостижны». Теперь настала моя очередь самоутверждаться. Я сказал, что выражение «несчастная утка» не совсем удачно. В нем есть оттенок обреченности — когда спасения нет, опускаются руки. Гораздо смешнее, если утка постоянно тщится стать жаворонком и постоянно терпит фиаско, однако все-таки не теряет надежды. Тут нужно что-нибудь вроде «прекрасная», или «достойная», или… О! Нашел: «дерзновенная». «Дерзновенная утка, доныне ты сердцу мила», — повторяли мы вновь и вновь со всем пылом восторга.
Вот еще пример — стихи, которые мы опубликовали в журнале «Гранта», когда я учился в Кембридже (написанные, кстати, тем же размером). Речь в них шла о том, как молодой джентльмен космополитического склада признается в любви.
И так далее, в том же ключе. Идея стихотворения принадлежала Кену, и он сочинил такую первую строфу:
Я переделал последнюю строчку: «Были у Джонса две тетки в Латинской Америке». Сравните эти два варианта, и вы получите представление о том, какие именно писательские качества каждый из нас вносил в совместную работу.
Восемнадцатого января мне исполнилось восемнадцать. Кен прислал в подарок записную книжку и прелестные хвалебные стихи в обычном для нас шуточном стиле. Они, как и многое другое, навеки ушли из моей памяти. Жаль, что я не могу поместить их здесь — не для собственного прославления, а в честь Кена. Впервые в жизни я возвратился в школу почти счастливым.
Сперва мы предложили свои услуги «Панчу», но в «Панче» нас не оценили, и тогда мы обратились в школьный журнал «Елизаветинец». Мы публиковали стихи и пародии под инициалами «А. К. М.». Как раз в то время, весьма удачно для нас, один выпускник Вестминстерской школы постоянно присылал редактору свои «серьезные» стихи, о которых мы были самого невысокого мнения. Четыре строчки из его оды на смерть выдающегося современника так врезались нам в память, что мы еще долго цитировали в разговорах друг с другом эти поразительные вирши. Даже и сейчас… Вот:
Сразу и не поймешь, кто кому посвящает оду. Если бы Теннисон столько же рассказал о себе в оде герцогу Веллингтону!
Как мы покуражились над этим стихотворцем! Наш редактор был старостой школы, а я, по сути, его первым заместителем, так что все произведения А. К. М. выходили в печать бесперебойно. Как-то я даже уговорил редактора опубиковать стишки какого-то бездарного соперника, чтобы в следующем номере могла появиться наша пародия.