Слишком сильный

Я вышел на большую узловую станцию, куда сходились три линии метро, — и на меня буквально обрушился водопад звуков! Ну и гулянье здесь шло! Вроде бы просто станция метро, чтобы сесть и ехать, — ан нет! Все платформы были запружены народом; гомон, музыка — тут играли на скрипках, на саксофонах, каких-то дудках, плясали, пели. Мешанина звуков, одежд: и красивые летние костюмы, и лохмотья непринужденно отплясывали вместе — внешний вид не имел тут ни малейшего значения, главное, как я понял, — веселый нрав. С сожалением я открыл дверь вагона (двери тут надо открывать самому) и уехал с этой станции, но оказалось, что кусок этого веселья откололся и ехал с нами. В вагон вскочили два длинноволосых парня, один играл на банджо, другой ритмично, часто-часто, звенел монетами в ржавой банке. Потом я вдруг понял, что банка эта — не только музыкальный инструмент, но и копилка.

— Перед вами лучший музыкант мира! — Владелец ржавой банки показал на банджиста. Все в вагоне благодушно засмеялись, и он, ритмично позвякивая монетами в банке, шел между сиденьями и в паузах вдруг резко протягивал банку то одному, то другому пассажиру. Это был одновременно и как бы спорт: нужно было успеть вытащить монету и звонко бросить ее в банку, выбрав мгновение, чтобы получилось в такт. Пассажиры завелись — когда кто-то удачно, ритмично, звонко кидал в банку монету, все хохотали и радостно аплодировали. Взрослые люди, а играют! На лицах пассажиров не было и тени злобы, упрека: вот, мол, выкидываем монеты каким-то оболтусам… Все было весело и мило. Наверное, только я один был расстроен: надо же, такие веселые и талантливые ребята, а вынуждены побираться!

Они вышли из вагона вместе со мной, и звук в банке был уже совсем другой — глухой, тяжелый. Ребятки-то не так глупы!

Я выскочил из метро наверх, на широкую чистую площадь к красивой готической ратуше с торжественными фонтанами, помчался вперед по стрелкам, указывающим «Бобур», — и оцепенел, увидев это поразительное здание: издалека его можно было принять за какой-нибудь паросиловой цех! Стеклянные стены, по ним наискосок тянутся какие-то толстые, явно промышленного типа трубы. Ну и видик! А еще говорят, что это последнее слово архитектуры! Особенно странно было видеть это сооружение после красивой ратуши, после стройных старинных дворцов над Сеной… «Ну и что? — приглядевшись, подумал я. — В дворцах жили принцы и короли, сейчас их нет, а тут обитаются хиппи. Другие люди — другая и архитектура. Все правильно! Вот такой, значит, знаменитый центр Помпиду? Ну-ну».

Потом я внезапно увидел обещанные эксцентрические фонтаны и чуть не сел от хохота. Ну ребята дают! Над ровным водным бассейном вращалась задранная нога, покрытая вроде как татуировкой, и из одного пальца била вверх мощная струя. Чуть в стороне вращалось гигантское расписное ухо, и из него вода выпихивалась время от времени, причем какой-то спиралькой. Ну затейники!

В информации по компьютеру говорилось насчет молодежи со всего мира, — это было подмечено верно. Тут были и негры, и арабы, и эскимосы, и какие-то огромные светловолосые парни с повязками на волосах, — наверное, скандинавы. И все что-то говорили, кричали, пели, хохотали, из-за чего-то плакали. Такого гвалта, создаваемого исключительно с помощью глоток, я раньше не встречал, разве что на хоккейных матчах. Впрочем, не только молодежь, тут были и старики, и страшные оборванные старухи, и целый табор бродяг среднего возраста, рваных и грязных, но почему-то гладко прилизанных, с сеточкой на волосах — такая, видимо, была мода. Кроме того, каждый из них почему-то держал на поводке огромную беспородную собаку, — собаки лаяли, грызлись, добавляя к общему гвалту свои голоса.

Но в основном тут бесчинствовала молодежь: молодой индус, худой и плоский, в чалме и набедренной повязке, спокойно скрестив руки на груди, неподвижно лежал на доске, утыканной гвоздями; другой парень, в халате с черными блестящими звездами, стоял задрав голову, и изо рта его вылетало пламя — шумно, как из реактивного двигателя, — рядом с ним стоял черный саквояж с распахнутой крышкой, на крышке белыми буквами было написано «devil», что означает — «дьявол».