Слива любви

Анаис Бафомет свою причастность к ведьмачеству отрицала, называла себя знахаркой, вины за собой не признавала, а к предъявленному обвинению отнеслась с удивительным спокойствием, изложив Инквизиции свою версию произошедшего между ней и графом Маро в связи с отравлением его жены. Суд её объяснений не принял и с делом не соотнес.

Анаис продержали в Бонбек три месяца, раз в неделю устраивая пыточные дни. Приложив все усилия и самые изощренные истязания, тюремщики так и не смогли добиться от пленницы ответа, представляющего хоть какую-то ценность для следствия.

По истечении лета мадам созналась в содеянном, как того от нее и требовали, но сделала это с видом скучающего человека, которому надоели бессмысленные шатания в кандалах по бесконечным коридорам Консьержери и пыхтение инквизиторов, забивающих колья в её руки и ноги. Она с тоской смотрела на ожоги своих карателей, когда те разогревали железный стул для пыток, и их судороги при виде дробительной машинки для костей.

Над ведьминским вердиктом трудились трое самых влиятельных и уважаемых судей. Напудренные парики и мантии с белыми воротничками сливали господ друг с другом. Их можно было принять за братьев, особенно если удавалось рассмотреть сквозь белесые кудри одинаково мерзкие выражения их недовольных лиц.

Когда суд позволил обвиняемой высказаться и стражник выдернул изо рта Анаис кляп, ведьма залилась хохотом. Она плюнула себе на ладони, медленно растерла «ядовитую» слюну и, став вновь невозмутимой, обратилась к суду:

– Уважаемый суд, хочу кое о чем вас предупредить! Мои мучители уже слышали от меня об этом, и теперь я хочу, чтобы и вы это знали. – Анаис облокотилась о высокую трибуну, и, если бы не цепь, связавшая кисти с щиколотками, она бы закинула на трибуну руки или даже подняла их, указывая перед собой.

– Речь пойдет о моем отце! – важным голосом сказала ведьма. – Он, как любой родитель, обожает своих детей, особенно дочерей. Должно быть, и вы знаете, что такое родительская любовь. Вот Вы, месье Фаван, о чем Вы сказали дочери, отправляя её в Лондон?

Немного помолчав, Анаис перевела взгляд на другого судью и продолжила:

– А Вы, месье Жюлим? Верно ли помню: Ваш сын служит в королевской гвардии? Что Вы сделали, отпуская его?

Женщина обратилась к третьему судье:

– Про Вас, уважаемый молодой месье Дюпон, я поминать не буду. Вы не отец, а после моей казни им уже никогда не станете.

Она гордо вскинула голову и продолжила совершенно спокойным голосом:

– Что ж, любящие папаши, или, быть может, лучше назвать вас благочестивыми католиками? Симпатизирующие библейству грешники? Убежденные праведники? Вы благословили своих чад? Что ж… верно. Родительское слово – подспорье от вражеских козней. Вот и мой отец меня уберег… от таких, как вы, и подобных вам!

Мой отец – великий и мудрый правитель! Зная злобу и жестокость мирян, он не мог отпустить к ним свою дочь без помощи. Он-то знает о вас достаточно и понимает, на что вы способны, ведь все вы – его послушники. Вам бы научиться любить, прощать, сострадать и окончить его школу, но вы вместо этого продолжаете ненавидеть и убивать… бездари и лентяи… ну да не про это речь…

Перед тем как проститься со мной, мой отец пожелал каждому, кто причинит мне вред, страшной кары. Среди вас нет женщин, потому я поведаю о мужчине, который посмеет меня охаять или наказать. Сперва я удивилась отцовскому добродушию, но тогда я еще не знала людей; сейчас я преклоняюсь перед его мудростью.

Вы получили мое признание и теперь отправите меня на костер. Вы должны знать его слова и то, что вскоре коснется каждого из вас.

«Тому, кто замахнется на дочь мою, возденет на нее руку или кинет проклятие в спину, – воздастся за подлость. Лишится он своей главной ценности – знака человеческого, сути хозяина. Сделается похожим на мать свою и жену. Нападет на него немощь – бесчувствие паха. Ласки тому покажутся противнее склизкой жабы, а чресла пропадут. Не дотянется он до утробы и не оставит в ней следа своего, а затем и силы у него иссякнут, как и всякая надежда на перемены».

Сказав это, Анаис победно запрокинула голову, оголив израненную шею.

– Заткнуть рот мерзавке, – закричал старший судья, – увести её! Суд удаляется для вынесения приговора!

Сквозняк заполнил камеру запахом ладана и жженого свечного сала. Было слышно, как за дверью лязгают тяжелые ключи и царапают стены засовы.

– Бесконечная ночь, – вздохнула ведьма. – Быстрее бы утро. Священник уже подбирается… в прошлый раз бился-бился, бедолага.

«Покайся, дочь моя, – пробасила Анаис, – услышав раскаяние, смилостивится Господь, простит прегрешения твои.

Омой ноги Его слезами и оботри своими волосами. Всех Господь примет, любому даст утешенье. Поклонись великому отроку Божьему – обретешь тихую любовь и радость…» – «Что надо-то, падре? Мне бы понять, что вы от меня ждете… У вас сплошные фигуры да образы – никакой ясности.» —

«Покайся, сознайся в содеянном, да попроси у Бога милости и великодушия.» —

«А потом-то что?» —

«Отворит Господь райские ворота для вечного жития!»