Слива любви

Бедняга пересказывал мне Святое Писание. Трактовал Божье слово на трех языках. Старательный! Очень меня поразил. Никогда еще я не встречала таких неугомонных служителей. Все ко мне свысока, с недоверием, а этот… как будто с душой. Надо бы рассказать отцу, что и у Бога есть хорошие ученики.

Анаис перевернулась на спину, натянула на ноги юбку и, подложив под голову руки, продолжила бубнить:

– Мда, вечное житие в раю… Не представляю, чем там заниматься? Играть на арфе? Штопать ангельские крылья? Варить райские яблоки в чане с розовыми облачками и золотым дождиком? Ну только, пожалуй, что так, – хмыкнула Анаис. – Может, повесить объявление? – женщина улыбнулась. – Напишу-ка я: «Дочь Сатаны не кается». Эй, крысиная толпа, а ну-ка свиток и перо!

Повеселев, пленница приподнялась на локтях, присматриваясь к еле подрагивающему сену.

– Вообще-то, пап'a запретил на него рассчитывать. Велел его именем не прикрываться и не упоминать его пророчество… Даааа, погорячилась я, и что меня разобрало? Поплакала бы, как раньше, поумоляла – глядишь, еще б пожалели, а я вон что… пустилась в демагогию. А если пап'a узнает? – Анаис резко села. – Да от кого он узнает? Не узнает! Ему не до меня, у него забот до самого неба, – отмахнулась женщина. – А если узнает? – она испуганно закрыла руками лицо. – Ох, несдобровать мне… если уж он карает, то…

Девичьи плечи дрогнули. Анаис начала всхлипывать.

Дверь камеры распахнулась, впуская невысокого сгорбленного старика самого дряхлого, невыразительного вида.

– Анаис, в это последнее утро пришел я по велению Господа Бога выслушать тебя, – заговорил он, поднимая над головой крест.

– Падре, – дрожа, сказала Анаис, – как я дьявола боюсь, слов не подобрать…

– Верно, дочь моя… ты на пути к Богу!

– Правда? – удивленно воскликнула дьявольская дочь. – И быстро я доберусь?

– Доберешься, если покаешься, – строго сказал священник и раскрыл принесенный с собой фолиант. – Назвавшаяся Анаис, готова ли ты исповедаться святому отцу Стефану перед смертью? Сознайся, Анаис, и Господь примет тебя без огненных страданий.

– Ох, падре, это меня заботит меньше всего, – призналась Анаис. – Ну да ладно, и в самом деле, не с Вами же мне обсуждать, как выпросить у отца прощение. Приходите завтра, а?

Падре нахмурился.

– Я на суде шутила, святой отец… Ну какая из меня дочь Сатаны? Сатана бы такую стыдился. Да и не ведьма я. Я несчастная влюбленная девушка.

Священник еле заметно пожал плечами и, придерживая сутану, опасаясь коснуться пленницы, открыл книгу и скороговоркой зашептал молитву.

– Утомительно это – собственная казнь, – пробормотала ведьма и легла обратно на пол.

Едва за священником захлопнулась дверь, Анаис недовольно заворчала:

– Все только и твердят о Маро, все ему сочувствуют. А он лгун и ветрогон. «Милая Анаис, мне посоветовали Вас как отменную знахарку, спасите меня, я попал в беду. Не сплю третью неделю. Маюсь все ночи. Едва забываюсь, как сразу просыпаюсь от любого шороха. Мне кажется, я обезумел. Еще немного, и мой рассудок совсем откажется повиноваться. Прошу Вас… умоляю… Я слышал о чудесных каплях. Говорят, после них спишь как младенец – спокойно, ровнехонько. А наутро такое чувство, что заново родился».

Когда он впервые пришел, то едва держался на ногах. Пришел и улегся, как какой-нибудь старый баронет с подагрой. Свернулся клубочком на тахте, не хуже моего кота, и давай канючить. Всех лекарей, говорит, обошел. Ничего не помогает. Умолял меня, руки целовал… А как выспался… – Анаис загрустила, – страсть в нем проснулась немыслимая. Буквально обезумел, как будто всю жизнь копил и теперь решил раскрепоститься… А я-то… я ведь тоже хороша… И началось: то зубы прихватит, то селезенку, то живот бурлит – не унять, то, помню, жабий глаз на ноге выскочил… болезненный граф.

Потом и вовсе всю вежливость потерял.

– Мне сердечных капель, желудочных и еще для роста волос.

Всю слюну на него извела. С утра до вечера бегала по лавкам за змеиными языками и лягушачьей печенкой, а этот мошенник богател и радовался… Надо думать – разжился алхимией от самой Бафомет. Оборотистый граф.

А потом заявил, что хочет вернуть молодость, чтобы мы смотрелись парой! Я обрадовалась, бросилась за летучими мышами, с огромным трудом нашла ирландский мох, да чего уж там – я для него украла руту!!! А он… как получил бутылек, так и исчез. Ну что ж… мне его не жаль… сам виноват. Пусть побегает теперь, пусть помается.

Женщина перевернулась на бок и уже хотела было подняться, но вместо этого резко схватила рукой маленькое свирепое тельце, решившее ею полакомиться.

– А если я? – она сжала крысу в кулаке.

Искореженная фигурка в последний раз пискнула и захрустела. Впившись зубами в шерстяной живот, ведьма высосала крысиную кровь.

– Пить хочется, – пробормотала Анаис и бросила иссушенную крысу в угол, к её живым сородичам.

Вытерев окровавленный рот, поднялась.

– Пора… снова пора на кострище.

29 октября, 1680 год.

Гревская площадь.