Slivki

Делай со мной все что хочешь… Эти слова крутились в голове Оливера О'Конор всю дорогу домой, в Театральный квартал. Вздымавшая голову вверх и подставлявшая шею под поцелуи Лиззи сидела на его коленях прямо в такси, одной рукой упираясь ему в плечо, второй обнимая его за спину. Оливер целовал её беспрестанно, одной рукой сжимая её грудь, второй склоняя голову ближе к себе. Она была его, только его, без права собственности он знал — Элизабет Стивенсон принадлежит исключительно ему. Разогретыми бёдрами Лиззи чувствовала, как окаменелый дружок упирается прямо в нее, и ощущение его у своих ножек пьянило её, как не пьянил самый дешевый абсент. Пускай они были поддатыми, голова их вскружилась так, что они не могли отдавать себе отчёт о происходящем, они были дикими зверьми, обуздавшими особь противоположного пола, кем угодно — но только не самими собой.

Благо мы ехали в бизнес-классе, думала Лиззи, потому что иначе они не смогли бы закрыться от водителя непроницаемой стенкой, а поэтому Оливер не обделял себя касаниями её тела. Занося руку под платье, он мял её, как мнут разве что тесто, он грубо хватал все, к чему прикасалась его рука, и Лиззи таяла, плавилась, текла…

Ничего не было желаннее для двух горящих сердец, чьи бедра готовы лопнуть, чем, наконец, остаться только вдвоём, вдали от всех. Когда дверь квартиры Оливера щелкнула замком, Лиззи тут же схватилась за пуговицы его пиджака — он первым полетел на пол. Его руки — они, не стесняясь, касались её всю, и эти касания завывали пламенем, ныли кровоточащей рваной раной. Они, не разуваясь, вошли в гостиную, не прекращая ласки, которая сочилась от каждого миллиметра тел. Лиззи стянула ремень с его брюк, расстегнула рубашку и каждый её нерв затрещал, разрываясь на атомы — она коснулась ладонями кубиков пресса, пробежала пальцами по груди — она стонала и не отказывала себе в этом. Даже сквозь платье и лифчик, Оливер чувствовал, как затвердели её соски, и, желая только этого, он разорвал её платье в клочья и вцепился в неё как жадный, голодный волк цепляется в добычу. Он поднял её и прижал к себе, её ноги окутали его таз, и самыми сокровенными местами они задевали тела друг друга.

Во сне они были или наяву — не имело никакого значения. Вся их одежда, за исключением нижнего белья, осталась валяться в гостиной. Ступенька за ступенькой, Оливер нёс Лиззи на верхний ярус квартиры и каждый шаг подогревал его, накалял до предела, заставлял скворчать. И вот она лежала ровно под ним, запрокинув руки и сдавливая его бедра ногами, секунда другая — и лифчик точно исчез с её груди. Оливер упивался ей, упивался тем, что так влекло его. Лиззи схватила его за таз и зацепила пальчиками ткань — он оставался совершенно голый. Спускаясь ниже, Оливер засыпал её поцелуями, тёплыми и нежными, как подогретое молоко. Целуя её ноги, он снимал белоснежные трусики, а когда вошёл в неё, то почувствовал (словно всплеск воды), как она мокнет.

— Возьми меня… — стонала Лиззи Стивенсон.

И Оливер брал, брал все, что принадлежало одному ему. Он вдавливал её в кровать, а Лиззи вдавливала его в себя. Они любили друг друга всю ночь, дрожали всем телом и начинали любить по-новой, с не меньшей страстью, с нарастающим чувством опьянения во всех конечностях. Словно зависимые, они не могли отпрянуть друг от друга — не могли остановиться. Оливер грубо заламывал нежные руки, и Лиззи сыпалась, как первый осенний снег, лужицы которого впитались в белую простынь. То была страсть, с которой рождается любовь — измятое и мокрое постельное белье было тому свидетелем.

И в эту ночь никто из них не знал, что следующее утро будет самым сладким для них обоих, а посетители кофейни «Сливки» будут заказывать кофе без сахара.