Сливовое дерево

Руки Кристина держала под столом, обхватив левой правое запястье и прижав большой палец к татуировке, защищая выколотый на коже номер, как пациент после операции оберегает свежий шрам. Когда мутти поставила перед ней большую кружку с теплым козьим молоком и медом, Кристина натянула рукава синей кофты на запястья и взяла дымящуюся чашку левой рукой, правую же оставила на коленях.

Закрыв глаза, она вдохнула теплый пар и удивилась тому, что смогла ощутить запах сочной травы, которой питались козы, и цветочной пыльцы, собранной пчелами. Она сделала долгий глоток и немного подержала молоко во рту; оттенки вкуса маслянистого молока и сладкого меда ласкали язык. Нежный напиток успокоил ее саднящее, раздраженное горло.

— Теперь, — сказала мутти, — когда закончится война и твой отец приедет домой, я возьму последнюю банку слив и испеку Pflaumenkuchen, чтобы отпраздновать ваше благополучное возвращение.

Кристина подумала о том, что Исаак не дожил до освобождения совсем чуть-чуть, и почувствовала резкую боль в груди, словно кто-то потревожил незажившую рану. Она отхлебнула еще молока, предупреждая себя, что нельзя давать волю отчаянию. Сейчас нужно сосредоточиться на настоящем. Она находилась на кухне в родительском доме и сидела за столом с мамой, Марией, Карлом, Генрихом и бабушкой. Она была жива.

Мутти поставила в середине кухни металлическую ванну и наполнила ее кипящей водой из печи; в воздух поднимались завитки пара. Пока мама готовила ванну, бабушка отрезала два ломтя ржаного хлеба, намазала их сливовым повидлом и положила перед внучкой. Кристина откусила немного домашнего хлеба и… замерла. Глаза наполнились слезами. Она перекатила кусочек хлеба во рту и не смогла проглотить из-за появившегося в горле кома. Вкус рыхлого хлеба, сдобренного сладким повидлом, казалось, усиливался во сто крат, ничего вкуснее она никогда в жизни не ела. Это так ее удивило, что пришлось задержать дыхание, чтобы не подавиться от наслаждения, подаренного такой простой пищей. Кристина откинулась назад и приложила пальцы к закрытым губам; по щекам ее текли слезы.

— Что с тобой, mein Liebchen? — прошептала ома.

Девушка покачала головой:

— Ничего. Просто я счастлива, что снова дома, — она не торопясь дожевала хлеб и откусила снова.

Мутти достала полотенца, кусок домашнего мыла, чистую ночную рубашку и услала всех, кроме Кристины, с кухни. Заперев дверь, она помогла дочери освободиться от синей кофты и клюквенного платья. Когда она увидела мертвенно-бледное истощенное тело Кристины, на глаза у нее навернулись слезы. Кристина сняла чулки, принадлежавшие погибшей девушке, и, стуча зубами, поставила одну ногу в ванну. Мутти открыла дверцу печки и хотела сунуть в гудящий огонь чужую одежду.

— Не надо, — остановила ее Кристина.

— Почему? — удивилась мать.

— Потому что точно так же нацисты поступали с евреями.

Мутти, не говоря ни слова, с плотно сомкнутыми губами сложила одежду и оставила ее на полу.

Кристина забралась в ванну, медленно опустила дрожащее тело в почти обжигающую воду. Мыльная вода ласкала покрытую сажей сухую кожу, как шелк, запах лаванды приятно щекотал ноздри. Мать бережно отмывала воротник грязи с шеи, проводила мочалкой по плечам. От блаженства Кристина закрыла глаза, влажное тепло проникало внутрь ее тела, отогревая промерзшие кости, растапливая холод, как солнце расплавляет весной сосульки.

Мутти ни о чем не спрашивала, и Кристина была за это благодарна. У них впереди довольно времени, чтобы рассказать обо всем, что выпало ей на долю. Увидев выколотый на запястье номер, мать замерла и с ужасом уставилась на него. Кристина хотела спрятать руку, но мутти удержала ее. Она посмотрела на Кристину блестящими от слез глазами, провела пальцами по цифрам, потом поднесла руку дочери к губам и поцеловала, совсем как в детстве, когда она точно так же как целовала ее синяки и царапины.

По щекам у Кристины побежали слезы — она осознала, что переживает то же самое, что и Исаак после побега. Тогда он впервые за много месяцев питания лишь жидкой похлебкой и черствыми корками съел принесенный ею хлеб с повидлом. Потом он сидел в этой самой ванне, наполненной дымящейся мыльной водой, после того как бесконечно долго не мылся и не менял одежду. Он чувствовал то же самое, что и она сейчас, — невероятное облегчение и эйфорию из-за благополучного спасения. Должно быть, это невыносимо — после избавления от неволи снова попасть в рабство. Если бы сейчас она проснулась на жестких нарах в вонючем бараке и обнаружила, что освобождение ей приснилось, она бы умерла.

Мать намылила ее грязные волосы и ополоснула их свежей водой. После того как мутти тщательно вымыла Кристину с головы до ног, девушка выбралась из ванной и, стоя возле печки с чистым полотенцем на голове и плечах, позволила матери вытереть ее, совсем как маленькую девочку.