Слой

На столе у секретаря пискнул телефон, Леночка сняла трубку: «Слушаю, Юрий Константинович», — поглядела на Слесаренко и кивнула в сторону двери. Виктор Александрович подхватил папку и быстро пошел вперед, услышав позади негодующий возглас Лунькова и ласковый щебет Леночки.

В тамбуре он почти столкнулся с выходящим из кабинета Вериным. Тот ободряюще улыбнулся и шепнул:

— Давайте, Виктор Александрович. Только настроение у министра не очень…

Говорили, что раньше в этом кабинете сидел Орджоникидзе, а может, и сам Лаврентий Павлович Берия. Кабинет был большой, светлый, с огромной картой-макетом энергетической системы бывшего СССР на стене. Стол министра располагался не в дальнем, противоположном от двери углу кабинета, как это принято в верхах, а слева от двери, у окна, почти вне поля зрения входящего, и новички зачастую терялись: а где же министр? — и конфузливо топтались у порога.

— Проходи, Виктор Александрович, — сказал министр.

— Посиди минутку, хорошо?

Министр выглядел хмурым, задумчивым. После переезда из Тюмени в столицу он слегка располнел, огладился лицом, приобрел неизбежную — «иначе не поймут» — столичную осанку и холеность, привычку говорить на «ты», но по имени-отчеству, а в особо доверительных случаях по отчеству: Никитич, Саныч, Леонидыч. Слесаренко уважал его как политика и хозяйственника, сильно продвинувшегося за короткий период в Москве в понимании ситуации, умении ладить с большими людьми, избегать опасных поворотов и видеть цель за повседневной властной суетой. И в то же время Слесаренко, знавший Шафраника еще совсем молодым начальником в Лангепасе, работавший вместе с ним в областном Совете, никак не мог выкинуть из памяти, что сидящий перед ним влиятельный член правительства, «свой человек» в ближайшей команде премьера Черномырдина — на семь лет младше Виктора Александровича; грубо говоря, пацан, вознесшийся в верха на волне кадрового безрыбья времен яростной ельцинской «демократизации», когда опытные управленцы масштаба бывшего первого секретаря Тюменского обкома Богомякова были отброшены на обочину. Виктор Александрович понимал, что, скорее всего, несправедлив к молодому министру, дольше других в правительстве сохранявшему свой ключевой пост, хотя пресса «снимала» Шафраника не менее раза в квартал; понимал, но в минуты самооткровений ловил себя на том, что думает о «Юрике» с легким небрежением старшего.

Министр закончил подписывать лежавшие перед ним бумаги. Пришел Верин и забрал их, вполголоса напомнил министру о депутате Лунькове, вызвав гримасу на лице Шафраника. Когда за помощником закрылась дверь, министр взял с края стола пластиковую папку, уронил ее перед Виктором Александровичем.

— Вот, полюбуйся, чем заниматься приходится.

В правом верхнем углу папки была приклеена этикетка с аккуратной компьютерной надписью: «Депутат Государственной Думы Луньков А.Б.». Слесаренко раскрыл папку, полистал содержимое. На именных голубоватых бланках значилось: «Министру топлива и энергетики Российской Федерации…». Взгляд тренированного казенного читателя выхватывал в словесной размазне ключевые фразы: «Прошу изыскать возможность предоставления АО «Инвестнефть» льготного кредита в размере 1 (одного) миллиона долларов… Выделить 200 тысяч тонн сырой нефти компании «Сибимпекс» в счет госзаказа АО «Ноябрьскнефтегаз»… Ходатайствовать о снятии таможенных пошлин и госакцизов с АО «Инвестнефть»… Оказать материальную помощь в рамках программы развития малого бизнеса ИЧП «Сосна» в размере…».

— Я ему, видишь, уже отдельную папку завел. Собрание депутатских сочинений. Показать бы кому… И ведь не выгонишь. Борец, понимаешь, за счастье простого народа… Вот бы куда Золотухину свой нос сунуть. Да, слушаю, — сказал министр в ответ на звонок интеркома. И пока секретарша напоминала министру, что звонили из приемной Сосковца и просили быть на месте, Слесаренко закрыл папку и попытался проанализировать то, что произошло.

Виктор Александрович в особо доверенных лицах у министра никогда не числился, и это откровение с папкой и почти прямой намек насчет Золотухина, скандально-въедливого и потому популярного в народе обозревателя «Тюменской правды», были для него полной неожиданностью. Виктор Александрович был благодарен Леночке за звонок, даровавший ему минуту, чтобы собраться с мыслями и решить, как реагировать на вроде бы косвенные реплики министра. До депутата Лунькова ему не было никакого дела, жив он или помер — наплевать, и сколько тысяч или сотен «баксов» комиссионных он берет за свое наглое попрошайничество — тоже наплевать, пусть подавится, болтун засранный, демократ хренов, коротышка на вершковых каблуках, честь и совесть новой эпохи. «Нужна утечка — сделаем», — решил про себя Виктор Александрович, но так и не определился, в какой форме и на какую глубину продемонстрировать министру свою готовность включиться в наметившуюся интригу.