Слой

Как правило, пассажиры этого особого рейса уже являлись на посадку навеселе, с багровыми лицами. После взлета начинались хождения по салону, пассажиры кучковались, брякали бутылки, воздух наполнялся чесночным запахом колбас, рыбной привонью, хрустом шоколадных оберток. Курили в туалетах, а ко второму часу полета начинали дымить в салоне, поначалу тайком, по очереди, потом открыто и все сразу. Стюардессы, разнося пассажирам воду и чай, деланно суровыми голосами шептали замечания, мужики отмахивались от них, предлагали выпить и шлепали по заду. Потом стюардессы исчезали за занавесью и не тревожили пьяный салон до конца полета, если не приключалось что-нибудь из ряда вон выходящее.

— Я думал, ты бизнес-классом летишь, — сказал Чернявский. — Искал тебя там.

— Мы люди маленькие, — ответил Виктор Александрович. — Мы бюджетники. Это вы бизнесмены вольные…

— Ха! — оборвал его Чернявский. — Бюджетники! Ты загляни в бизнес-класс, там сплошь твои собратья по бюджету. Это мы, деловые, деньги экономим, потому что свои, нам дяденька президент их не дает, зарабатывать надо.

— Ты говорил, разговор есть, — сказал Слесаренко. — Давай, пока время есть. — Лететь оставалось час десять.

— Разговор… Вот он, весь разговор.

Чернявский полез в большой «дипломат», стоявший на соседнем сиденье, и вытащил оттуда тонкую прозрачную папку. Еще когда Чернявский протягивал ему папку над проходом, Виктор Александрович узнал графику первого луньковского письма к министру.

— Здесь, понятно, ксерокопии. И не всех писем, конечно, а самых убойных.

Виктор Александрович полистал копии писем. Что-то в них было не так, а что именно — Слесаренко понял не сразу: копии были чистыми, без шафраниковских пометок и резолюций! Свели при копировании? Вряд ли. Он помнил, что кое-где размашистые министровские факсимиле наезжали на луньковский текст, помнил и жирные вопросительные знаки. Выходит, копировали и паковали досье с первого «письма». «Ай да Шафраник, ай да молодец, — уважительно подумал Виктор Александрович. — А может, это Верин молодец, а не Шафраник?».

Слесаренко знал Сергея Верина по партийной работе. Верин был завотделом в Нижневартовском горкоме, а Слесаренко — секретарем в Сургутском, соседнем. Потом Слесаренко ушел в «область», был избран вторым секретарем Тюменского горкома КПСС. Верин же в Тюмени появился при Шафранике, когда последний стал председателем областного Совета народных депутатов, и с тех пор «носил портфель» за Юрием Константиновичем. Среди ближайшего окружения министра Верин выглядел несолидно, был тих и незаметен, в интригах не участвовал, чужими просьбами о протекции министру не докучал. Виктор Александрович, сам сносивший не одну пару ботинок во властных коридорах, знал истинную цену таким работникам и относился к Верину подчеркнуто уважительно и никогда, даже в мыслях, не держал его за простака.

Пир в хвосте салона разрастался, масленые мужские басы пели про Верочку, которая «давно уже не девочка».

Темные фигуры все чаще сновали в проходе, щелкала дверь в туалете — в голове салона тоже пили, организмы требовали разрядки. Кто-то большой и толстый, светя белорубашечным пузом, хлопнул на ходу Виктора Александровича ладонью по плечу. Слесаренко глянул ему вслед, но кто это — сообразить не смог.

— Один вопрос, — сказал Виктор Александрович. — Под каким соусом я все это сдам Золотухину? Я с Крокодилом Геной не знаком; более того, я его терпеть не могу.

— Ну, Лузгина-то ты наверняка знаешь.

— Лично нет.

— Как же так? — Чернявский посмотрел укоризненно. — Недоработка с твоей стороны, Виктор Саныч. Как же ты с прессой общаешься?

— Да никак не общаюсь, — со злостью сказал Слесаренко. — Пошли они, эти щелкоперы, сам знаешь куда.

— Ты не прав, дружище. И вообще, старые горкомовские замашки надо бросать, Витя, времена не те. Сегодня пресса может тебя в два счета закопать, а может и героем сделать. Ты что, забыл, как тебя «Известия» сношали по сетям?