Слой-2

– Ни фига себе, обезвожен, – удивился Лузгин. – Я за эти дни выпил море.

– Завтра понедельник, заберу тебя утром – надо почки проверить и поджелудочную, морда твоя мне не нравится.

– А ты выпей с моё, – сказал Лузгин с гордостью солдата-пораженца.

– Я свое уже выпил, – усмехнулся Ковальский. – Давай топай домой, а то поведу под конвоем.

Лузгин вдруг вспомнил, где Олег работал когда-то давно, и спросил:

– Тебя в колонии «лепилой» называли, правильно по фене?

– Никогда, – сказал Ковальский. – Только доктором.

Лузгин помахал ему с крыльца и вошел в подъезд. Постоял там немного и выглянул: машина Ковальского выруливала на дорогу от последнего подъезда, он проследил ее глазами до угла и увидел там полускрытый деревьями «мерседес» с тонированными стеклами. Позади Лузгина со скрипом и стуком поехала лифтовая дверь, раздались голоса, он узнал их и прыгнул в кусты, и понесся напролом, спасая глаза и лицо согнутым поднятым локтем. Он врезался животом в бортик хоккейного корта, перелез и упал, побежал вдоль забора новостройки, пока не наскочил на школьную чугунную ограду.

Сто тысяч миллионов лет назад, в другой жизни, в другом измерении, он учился здесь в последних классах. И это они с Кротовым и Сашкой Дмитриевым выломали в заборе три зубца, чтобы не тратить время на ежедневный поход вокруг школы к парадным воротам. Били кувалдой, приволоченной откуда-то Дмитриевым; несокрушимый по виду чугун оказался на редкость хрупким. Прямо напротив пролома был школьный служебный вход, под кирпичным навесом, с огромным замком на никогда не открывавшихся двойных дверях; они собирались здесь вечерами и в большую перемену, курили, балдели и назначали свидания одноклассницам: девочки на год старше казались им старухами, на год младше – младенцами. У Лузгина в девятом был недолгий роман с десятиклассницей, друзья смотрели на него, как на извращенца. Десятиклассница по имени «леди Волкова» – прозвали так за томные манеры – представлялась ему очень взрослой и опытной, что и привлекало. «Леди» позволяла Лузгину трогать ее за грудь и целовать до посинения, но когда однажды вот здесь, у этих дверей, он головокружительно осмелел и отправился в путь от колен и выше, и вдруг ноги кончились, «леди Волкова» томно сказала: «Не трогай меня», как будто все остальное, кроме этого, было не она. А еще много раньше, классе в пятом или шестом, когда девочки неожиданно разделились на красивых и некрасивых, он услышал от товарища, что у такой-то красивые ноги, и подумал: как это ноги могут быть красивыми? Они ходили в поход до ближайшей деревни с ночевкой, спали на матах в спортзале местной школы, и было волнительно думать с закрытыми глазами, что девочки лежат очень рядом. У Лузгина был с собой фонарик, имущество старшего брата, и они с Валеркой Северцевым развлекались таким образом: бродили ночью на цыпочках между матами и неожиданно светили прямо девочкам в лицо, те просыпались и орали с перепугу, и кидались в Лузгина чем попало; потом пришла ночевавшая где-то здесь очень злая классручка и прекратила веселье. По возвращении из похода в школу были вызваны родители, а старший брат дал Вовке подзатыльник. Брат был школьной знаменитостью, на четыре года старше, капитан баскетбольной команды и лучший танцор по чарльстону и твисту; взрослые девочки посылали ему записки через Лузгина, взятки Лузгин брал конфетами и семечками. Восемь лет назад брат погиб, упав с вертолетом на Севере. Был бы жив – все было бы не так. Лузгина никогда не били в детстве, потому что у него был старший брат.

Три последние сигареты в пачке и спички почти на нуле; зря он выкинул в лужу парижский коробок. Лузгин закурил, как только успокоилось сбитое бегом дыхание. Он сидел на последней ступеньке входного крыльца, перед ним за деревьями одноруко торчали подъемные краны наподобие марсианских машин из Уэллса. «Леди Волкова» тогда сидела справа, сомкнутые полные колени, трикотажные чулки с резинками. И всё время мимо кто-нибудь ходил, он отдергивал руку и потом начинал всё сначала. Вот и сейчас за углом раздались шаги, приглушенные взрослые голоса, мужики из соседних домов любили давануть в школьных зарослях пару банок портвейна или белого крепкого, и чего только не доставали потом из кустов на субботниках двадцать второго апреля.

Его совсем не удивило и даже почти не испугало то, что в приближающихся фигурах он узнал белобрысого Андрея и коренастого Степана. Рано или поздно это должно было случиться, потому что с самого начала всё пошло неправильно, убежать – не судьба, так не пора ли закончить. Он очень устал и замерз, кран поехал и падает. «Если не шевельнусь – не заметят», – последней каплей трусости мелькнуло и пропало. Он поднялся со ступенек в рост и в третьем идущем к нему молча и неспешно человеке узнал своего бывшего друга и одноклассника Кротова.

Глава одиннадцатая