Слой 3

– А ты считаешь, нам нужна революция? – ощетинился лысиной Романовский.

– Твоя газета – говно, – ровным голосом проговорил Лузгин, – и ты сам об этом знаешь. Фактов нет – сплошные мнения сотрудников. А ты попробуй их на месяц-два запретить – получишь новую отличную газету.

– То есть как это запретить?

– Показываю, – сказал Лузгин и повернул к себе оттиск газетной страницы. – Читаю навзлет: «Тяжелое положение, сложившееся в компании «Севернефтегаз», неминуемо ведет...». Кто сказал, что положение тяжелое? Журналист? Вычеркиваем! Даешь мнение специалиста-нефтяника, экономиста, рабочего, кого угодно, но только не брата писателя. Ты понял, Шурик? И в принудительном порядке! Если в газете выражается мнение, предположение или оценка, у них должен быть адрес и автор. «Неминуемо ведет...»? Вычеркиваем, если не найдем авторитетную фигуру, готовую взять на себя ответственность за слово «неминуемо»... Понял, дружище? Против каждой строчки – вопрос: кто сказал? И только через месяц разреши одному – одному, лучшему! – из сотрудников говорить в газете «я». Еще через месяц – двум другим. И все! Трех обозревателей тебе хватит: экономика, политика, культура. Остальных – в чернорабочие новостей и репортажа! Уф, даже взмок от жадности: такую идею и – задарма...

Романовский медленно потянул газетный лист к себе и посмотрел на него гак, словно видел впервые.

Интересно, – полушепотом сказал Шурик, – дико интересно... Иди ко мне замом, а? – Он глянул на Лузгина быстро и тепло. Внедришь идею в жизнь. У меня, честно сознаюсь, на такую революцию характера не хватит. Тут нужен... хороший дрессировщик.

– Вот спасибо, – голосом обиженной стервы промолвил Лузгин и подумал: «А разве нет? Разве я не бегаю по городу с кнутом и пряником?..» – Ладно, хорошо, обсудим после, Саша. А сейчас давай, старичок, разворачиваться. И не спеши забивать всю газетную площадь: чует мое сердце, сегодня еще много чего произойдет.

– Чует или знает? – В интонации Шурика снова зазвучал редакторский напор. Я в девять по графику должен подписывать номер в печать. Так что если знаешь точно – лучше скажи, мы подготовимся.

– Не знаю, – сказал Лузгин. – Однако есть подозрения, что сегодня многое решится.

– Учти, если твоя Лялина нас обскачет снова…

– При чем тут Лялина? Газете никогда не угнаться за телеящиком в оперативности, но у тебя есть одно неоспоримое преимущество.

– Это какое? – Шурик заметно насторожился.

– Сам подумай, Александр Николаевич, – Лузгин пожал руку редактору. – Еще увидимся сегодня, тогда и договорим.

«Твоя Лялина...». От этой неправды Лузгин на миг испытал прикосновение стыдливого счастья, странно схожего по остроте и жару пережитому недавно в кабинете у Халилова чувству до юродивости блаженного унижения. «Мазохист несчастный», – сказал себе Лузгин.

Все приключилось много дней назад, после грандиозной «ознакомительной» попойки, устроенной Лузгиным в своем гостиничном номере для городских журналистов. Пришли человек десять-двенадцать, в основном мужики, разговоры вели настороженно-иронические, но выпивку жрали уверенно, кроме не пьющего водку Шурика Романовского и демонстративно скучавшего Мишани Халилова. Женщин было три: две девицы с местного радио, накрашенные до ощущения немытости, и молодая женщина в джинсах, с темными глазами на белом лице – звезда городского экрана. Весь вечер Лузгин хамил и ёрничал, и чем дальше – тем больше, потому что искомого контакта никак не получалось, постепенно напивавшаяся компания разваливалась на островки, кто-то уходил и приходил, исчез Халилов – к злому облегченью Лузги на, и тут нагрянула дурацкая идея затащить на пьянку Слесаренко.

– Вниманье! – заорал Лузгин. – Гвоздь программы! Господ и дам прошу не расходиться и освежить бокалы.

У дверей его попридержал Шурик Романовский и прошептал с трезвым добродушием:

– Успокойся, старик, все в порядке.

Лузгин отдернул руку и бормотнул небрежно:

– А как иначе? Сейчас вот мэра приведу. Только – тсс...

Он долго и громко стучал в слесаренковский номер, никто не открывал, затем по темному коридору прощелкал отпираемый замок, выглянула в сумраке фигура, Лузгин гасяще отмахнулся и тут же узнал Серегу Кротова.

– Где шеф, едрена мать! – свистящим шепотом спросил Лузгин, и Кротов поманил его ладонью.

– Закончили? – спросил Кротов, когда Лузгин приблизился.

– Да ты что! Полный разгар... Дружба-фройндшафт на века. Вот хочу Слесаренко позвать – самое время.

– Не дури, – сказал Кротов. – Это лишнее.

– Пошел ты на хрен, – сказал Лузгин, – не тебе решать.

Кротов взял его за плечо и крепко встряхнул, потом наклонился поближе и тихо произнес:

– Здесь Вайнберг. Уразумел, дурья башка? – Лузгин понимающе замотал головой, а Кротов поднес к губам палец. – Не вздумай проболтаться там! И вообще, заканчивайте. Вижу: набрались...

Когда Лузгин вошел к себе в номер, почти никто не обратил на него внимания, и он понял: Романовский не выдал. Подсевши к Шурику в кружок, он выпил водку из свободного стакана и сказал никому и всем сразу: