Слой

– Вторая личность, развивающаяся в паци… э-э, в людях, не менее реальна, чем первая, если можно так выразиться – исконная. Иными словами, все эти «пришельцы» до поры где-то жили. Где и как? Тут я бессилен. Предлагайте любое: Марс, Альфа Центавра, Большая Медведица – не промахнетесь.

– Николай Николаевич, наши пришельцы говорят по-русски и никаких медведиц не помнят. Они с Земли.

– И опять вы правы. Тогда что? Другое измерение? Такой же бред.

– Истории пришельцев действительно подробны, но не всегда совпадают, – задумчиво проронил Нуркин.

– Значит, несколько измерений, – легко согласился Крючковский.

– Еще задачка: в прежней жизни все эти люди погибли.

– Тогда реинкарнация. Валите до кучи, уже не страшно.

– Не хотелось бы вас расстраивать, но такое можно услышать от любого мальчишки, особенно если он увлекается фантастикой. Я догадываюсь, что некоторые пытливые умы этой темой занимаются, и вы, как руководитель профильного института, должны быть в курсе.

– Есть такие, но уровень любительский. Профессионалы даже не берутся, знают, что не по зубам.

Крючковский залпом махнул остывший кофе, и Нуркин учтиво подлил ему из чайника.

– Про любителей, – напомнил он.

– Зачем вам всякую околесицу собирать? Ну, уж коли язык мне развязали… Ох, дипломат!.. Найдете вы его или нет – ваши трудности. Борис Черных. Самородок, а возможно, гениальный мистификатор. Либо то и другое вместе. Лично я с ним не знаком, но по свидетельствам сотрудников… сотрудниц, преимущественно, – выразительно уточнил он, – человек неординарный. «Трансформация сознания» – это его перл. Он много чего наизобретал. Для него психология – что детский конструктор: как на душу легло, так и слепил. Его теория крайне противоречива. Зато он первым обратил внимание на массовость… как бы ее… ну, видите, у нас даже и термина нет.

– Борис Черных… – повторил Нуркин. – Так, и что за теория?

– Ой, я не вникал. Что-то из той же области, из фантастической. Многослойность пространства, отражения какие-то… Якобы существует бесконечное число похожих миров, населенных одними и теми же людьми… Бред, конечно. Якобы при определенном э-э… усилии, что ли… можно по этим мирам передвигаться… Собственно, это находится далеко за рамками моей науки, да за рамками науки вообще. Если интересуетесь подобным мифотворчеством, найдите Черных и сами обо всем расспросите. Если еще найдете.

– А что такое?

– Представьте, сгинул. Он мне тоже нужен. Для другого, для другого, – быстро оговорился Крючковский. – Дал задание разыскать, вот, девочки названивают. Дома нет, у знакомых не объявлялся. Наверно, уехал куда-то. Импульсивная натура, что с него взять?

– Телефончик бы…

– А, это у секретарши возьмите.

– Вы не знаете, вел ли он какие-нибудь записи?

– Как ни странно, знаю. Обещал принести свои выкладки одному из начальников отдела. А в последний день пропал.

– Спасибо вам, Николай Николаевич. Когда я стану президентом, я вас не забуду. И вас, и ваш институт.

Нуркин поднялся и проверил хорошо ли закрыл замочки кейса.

– С семью процентами, и президентом? А я вас принял за человека здравомыслящего.

– Какие семь процентов?

– Ну, восемь. Больше вы не получите. И то – на первых выборах. На следующих провалитесь. Учтите, Владислав, маргинальный избиратель непостоянен.

– Мне не надо восемь процентов, профессор, – медленно сказал он. – Я заберу все сто.

– Как знаете, – грустно ответил Крючковский. – Сто, так сто. Когда мир окончательно рехнется… Ах, вы на это и рассчитываете? Все равно зря. Я, например, за вас голосовать не пойду. Уж извините.

– Никаких выборов не будет, это раз. И два: моей победы вы, к сожалению, не увидите. Уж простите.

– Почему? – Опешил он.

– Потому, – просто сказал Нуркин. – Много кофе вредно.

– Да я не…

Крючковский внезапно схватился за сердце и зашарил ладонью в поисках подлокотника. Нащупав кресло, он попытался в него опуститься, но потерял равновесие и рухнул на пол. Дернув ногами, он коротко захрипел и утих. У него изо рта вывалился сгусток белой пены и, упав на вытертый коврик, превратился в сырое пятно.

– Врача! – Крикнул Нуркин.

В кабинет вбежала секретарша, за ней еще несколько женщин – все начали рассыпать таблетки, таскать воду и размахивать над головой Крючковского какими-то папками. Нуркин с минуту посмотрел на эту бесполезную суету и, поймав секретаршу у ее стола, попросил телефон Бориса Черных.

– Подождать не можете? – Гневно воскликнула она.

– Это профессор ваш подождет, а у меня еще дела.

Оказавшись на улице, он сел в темно-синее «Вольво», по словам Немаляева – заговоренное от снайперов, прослушки и прочих напастей. Линкольн, дарованный Широкову в качестве выходного пособия, ему нравился больше, но требования безопасности диктовали свое.

– Зажигалка есть? – Спросил он у водителя.

– Прикуриватель, Владислав Борисович.

– Я сказал: зажигалка, – стальным голосом произнес Нуркин.

Особых претензий у него к шоферу не было, но кадры следовало держать в узде.