Сломанная кукла

Отыскал Веронику Витальевну – так звали педагога-психолога, который, как оказалось, числился в штате отделения детской неврологии, потом забрал Никиту из игровой комнаты, и мы втроем отправились навестить Алевтину. 

По дороге я постарался объяснить сыну, что его мама из-за тяжелой болезни очень слабенькая и постоянно спит, и что шуметь и плакать нельзя, чтобы ее не разбудить раньше времени. 

– А когда мама проснется? – это была вторая фраза за неделю, которую произнес мальчишка. 

– Не знаю, Никита. – Я старался быть честным. – Может, через десять дней, может, позже. 

– А если мама совсем не проснется? – задал парнишка новый вопрос, и я подавился воздухом, закашлялся и еле отдышался.

И вот что я должен отвечать?! К такому разговору я точно был не готов!

– Тогда я буду любить тебя и за себя, и за маму, сынок! – выдал я то, что давно зрело в душе. 

– Я не твой сынок! – мальчишка резко остановился, выдернул ручонку из моей ладони, бросился к Веронике Витальевне, вжался в ее белый халат...

Эти слова остро отточенным кинжалом прошлись по сердцу! Дыхание перехватило. Я даже пошатнулся. Огляделся, присел на ближайшую скамью, пытаясь отдышаться. 

– Никита не знал, что вы – его отец? – психолог уставилась на меня с подозрением. 

Я обреченно покачал головой:

– Я сам только вчера окончательно убедился, что он – мой сын. А неделю назад вообще не знал о его существовании.

– Понятно… – протянула женщина, и в ее голосе прозвучало явное неодобрение. 

– Никита, – я снова посмотрел на мальчишку. – А почему ты думаешь, что я – не твой папа?

– Мама говорила, что папа уехал далеко-далеко и никогда не вернется! – по-детски картавя, заявил малыш. 

– Я и был далеко, но вернулся, когда узнал, что у меня есть сын. Теперь я хочу быть рядом с тобой всегда. Хорошо? Ты согласен? – я смотрел на стоящего передо мной маленького человечка и ждал его решения.

Ждал так, как никогда и ничего не ждал раньше! 

Сколько контрактов и партнерских соглашений было подписано! Сколько женщин говорили мне «да» или «нет»! Но ни разу я не испытывал такого волнения, как в этот момент! 

Никита, сынок! Поверь мне! 

– Да… – мальчишка не спешил подходить ко мне, он по-прежнему цеплялся за подол белого халата, обтягивавшего стройную фигуру Вероники, но он все же кивнул, соглашаясь!

В этот момент меня накрыло так, что, не будь рядом посторонней и почти незнакомой женщины –  я, наверное, не сумел бы сдержать слез! 

Вру. Я их и не сдержал. 

Закрыл лицо руками, задышал глубоко, пытаясь справиться с эмоциями. Через силу взял себя в руки. 

– Хорошо, сынок, – не вставая со скамьи, протянул ребенку открытую ладонь. – Теперь идем к маме?

Никита нерешительно подошел и взялся мягкими маленькими пальчиками за мои – жесткие, такие огромные по сравнению с его ладошкой!

Я аккуратно сжал протянутую мне руку. Встал. Кивнул Веронике:

– Идемте. Если считаете это важным, я все объясню позже, не при ребенке. 

– Объясните. Обязательно объясните! – Сдержанным и прохладным тоном подтвердила психолог.

19. Зиновий

В реанимации мне довелось побывать лишь однажды: после операции по поводу язвы я провел там целую ночь. В этот раз мне предстояло взглянуть на то, что происходит в этом закрытом для простых смертных отделении, с другой стороны. 

Впрочем, по дороге к палате, где лежала Алевтина, мы ничего особенного не увидели. А потом мне стало не до того, чтобы оглядываться по сторонам. Нас провели в небольшую комнатушку, напоминающую прихожую. Одна стена там была полностью застеклена. 

Врач-реаниматолог указал нам за стекло:

– Ну вот, смотрите отсюда. Ближе не пущу. У вас пять минут. 

Никита тут же прилип к стеклу носом, во все глаза уставился на лежащую в довольно просторном светлом помещении женщину, укрытую простой белой простыней. Не уверен, что при его невеликом росте мальчик мог увидеть лицо.

– Сынок, давай я возьму тебя на руки, так будет виднее, – я попытался потянуть мальчишку за плечо, оторвать его от прозрачной стены. 

Сын вывернулся, оттолкнул меня и снова приник к стеклу.

Я отступил, не зная, что делать. 

– Не мешайте ему, – мягко и негромко попросила Вероника. – Пусть смотрит так. 

Мы с ней встали за спиной у Никиты.

Не знаю, о чем думала женщина, а я не мог оторвать взгляда от ребенка. Он стоял молча, не шевелясь и, кажется, даже не дыша. Замер, словно окаменел в своем горе и одиночестве. Это было жутко. Лучше бы он действительно плакал, чего-то требовал!

Время словно остановилось. Минуты текли томительно медленно. Я спрашивал себя: не было ли ошибкой вести четырехлетнего малыша в палату реанимации? Как он переживет все это? Даже мне было жутко видеть облепленную датчиками, опутанную проводами и трубками неподвижную женскую фигурку. А каково ребенку?

Наше молчаливое бдение прервал все тот же доктор.

– Пять минут прошло, – объявил он, заглянув в палату. – Вам пора. 

Плечики сына напряглись.

Я приблизился, присел перед ним на корточки:

– Никита, нам пора идти.

– Нет!.. – крик, полный отчаяния.

– К сожалению, нам придется уйти. Мы не можем стоять здесь день и ночь.