Сломанная кукла

Рано. Сам понимаю, что тороплю события. Никита не виноват, что я появился в его жизни только спустя четыре года после его рождения.

– Хорошо, Никита. К маме обязательно сходим. Но сначала я хотел познакомить тебя с одним очень хорошим человеком. 

Молчание. Насупленные брови. Недоверчивый взгляд исподлобья.

– К маме.  – Коротко и требовательно.

– Тогда дедушка пойдет вместе с нами. 

Сын это условие просто не заметил. Снова потянул меня к дверям.

Я вышел вместе с ним, кивнул дяде Родиону:

– Идем с нами. Подождешь у дверей реанимации, пока мы с Никитой посмотрим на его маму.

Дядя спокойно кивнул, словно так и надо, к Никите с разговорами приставать не стал, просто пристроился по другую руку от меня и молча пошел рядом. 

В реанимации дежурил незнакомый врач, но ему, видимо, рассказали о нашем вчерашнем визите, и он не стал возражать, когда я попросил провести нас с Никитой в палату Сербовой Алевтины. 

Увести сына от стекла, за которым лежала его мать, оказалось не проще, чем вчера. Ребенок упирался, тихо поскуливал и мотал головой в ответ на все уговоры. Только когда я пригрозил, что больше не покажу ему маму – мальчишка сдался, но обиделся, насупился и снова замолчал. 

Деда Родиона он вообще проигнорировал. Впрочем, старик и сам не настаивал, чтобы Никита согласился с ним пообщаться. 

– Ничего-ничего, пусть пока хотя бы привыкает, что я рядом, – сказал дядя, когда мы вернули мальчишку под присмотр педагога-психолога. – А там, глядишь, и оттает. Не все сразу. 

Так оно с того дня и повелось: я уходил с работы пораньше, ехал сначала за дядей, потом вместе с ним – к Никите. Дня через четыре сын немного привык к такому распорядку и согласился после похода в реанимацию погулять с нами по холлу больницы, где имелось несколько лавок со сладостями, игрушками и книгами. 

– Давай тебе что-нибудь купим? – впервые обратился к Никите дядя: мы как раз остановились возле магазинчика с игрушками. 

Мальчишка кивнул, начал рассматривать полки, заставленные всякой всячиной. Потом ткнул пальцем в коробку с роботом-трансформером.   

– Попроси тетю продавца, чтобы она показала нам игрушку, которую ты выбрал, – дядя Родион не торопился угодить ребенку, вместо этого сделал так, чтобы мелкий послушался его и заговорил с незнакомой женщиной. 

Никита несколько секунд мялся, сопел, но желание получить подарок оказалось сильнее. 

– Тетя, дайте нам робота, – произнес он, слегка картавя, но довольно громко и уверенно. 

Продавщица с готовностью подала ему коробку.

– Скажешь тете спасибо? – напомнил Никите дядя Родион.

– Спасибо.

Больше Никита ни слова не произнес, но, когда мы уже собирались уходить, помахал на прощание не только мне, но и деду. Тот был доволен.

– Ну, вот. Главное – терпение. Маленьких мальчиков приручать проще, чем сложных подростков. – Старик со значением посмотрел на меня. 

– Да ладно. Кто старое помянет… – отшутился я, тепло обнимая дядю за плечи.

К концу недели после приезда в Москву мне позвонил Гольдштейн, чтобы поделиться новостями.  

– Встретимся? Не хотелось бы по телефону, – предложил он. 

– Хорошо, в восемь в «Бристоле» устроит?

– Ну, если вы угощаете…

– Угощаю.

– Тогда до встречи! Только я не один буду, с помощником. 

– Хорошо. Угощаю и помощника тоже. – Я ухмыльнулся, нажимая на отбой.

Вот же… Гольдштейн! Даже тут смотрит, как отщипнуть от клиента кусочек повкуснее! Но дела ведет так, что комар носа не подточит! 

Помощник адвоката, рыжий веснушчатый детина под два метра ростом и тощий, как доска, ел мало, говорил много. Ему, похоже, нравилось рассказывать обо всем в подробностях. Я слушал его и вяло пережевывал веточку петрушки, снятую с поверхности салата.

– В общем, нет у Алевтины Сербовой никого, кроме матери. Да и матери, можно сказать, нет. 

– Ты поясни, почему так считаешь. Зиновию Фадеевичу, думаю, интересно будет, – на миг оторвался от тарелки с равиолями Юрий Ильич. 

– Не общаются они. Совсем. Старшая Сербова – женщина суровая и требовательная. Когда узнала, что дочь беременна, поставила условие: или аборт – или дорогу домой забудь. Алевтина все же решилась рожать, так ее мать внука даже ни разу не видела. 

– Ужас, ужас! – Гольдштейн отодвинул опустевшую тарелку и потянулся за другой, на которой истекал соком стейк средней прожарки.  – Но нам это на руку! Раз внук ей не нужен, значит, и на опеку она претендовать не станет!

– Так все и вышло, – поддакнул своему боссу рыжий помощник. – Я ей говорю: вы ребенка забрать не желаете? Она мне – «нет!» Я ей бумажку под нос: тогда подпишите отказ для органов опеки! Она, не читая, подмахнула! 

– Вот видите, Зиновий Фадеевич! – Гольдштейн взглянул на меня с торжеством. – Так что все ваши затраты – это оплатить моему помощнику дорогу и командировочные!

– Я бы предпочел, чтобы бабушку моего сына хоть немного заботила судьба мальчишки!  – я скривился, с ужасом думая, что было бы, не окажись я в тот день на месте аварии. 

– Да бросьте! Зачем вам лишние проблемы? Отказалась – и чудесно! Завтра же подадим бумаги в суд, ну и я там поговорю, чтобы заседание назначили как можно скорее, пока Агранске органы опеки спят.