Сломанная подкова

— Поедем со мной. Довезем посылки до нашего полка. Машуковцы все там. Посылки мигом разберут. Это все равно, что курам насыпать горсть зерна. Тук-тук! И — ни одного зернышка. Все подобрано. Я обещаю доставить тебя до этой станции раньше, чем произойдет вечерняя смена караула.

— А это возможно?

— Машина! Мотор новый. Только газуй!

Прислушавшись к разговору Апчары и Аслануко,

Хатали помрачнел.

— Ты забываешь, что я отвечаю за тебя не только перед твоей матерью, но и перед руководством, которое нас сюда послало. Ты не имеешь права распоряжаться собой. Тебе хочется повидать брата? А разве Узизе не хочется увидать своего мужа — комиссара полка? Чем ты лучше ее?

— Я обещаю привезти ее до вечера! Вы же не уедете сегодня?! — взмолился Аслануко.— Раздать посылки — минутное дело. Дорогу я знаю. Два раза ездил...

Узизу опять уколола совесть: из-за меня не пускает.

— Пусть едет. Пусть хоть она увидит моего комиссара. Он узнает, что я здесь, и улучит момент, хоть на минуту приедет ко мне.

— Знал бы, что вы за женщины,— никого бы не взял. Или не поехал бы совсем,— не на шутку рассердился Хатали.— Я думал, хоть чуть есть ума: как слепой теленок тычется в горящую головешку, а думает, что кукурузный початок, так и вы... Это же война! Части вступили в бой...

Аслануко сдался, затих. От вина за едой отказался. Никто и не настаивал. Хатали решил, что подавил этот небольшой бунт. Машина с посылками была готова к отправке. Бойцы туго перетянули весь воз веревками, чтобы ни один ящик не потерялся в пути.

И вдруг Апчара решительно заявила:

— А я все равно поеду.

Хатали кусок не донес до рта.

— Я снимаю с себя всякую ответственность. Узи-за — свидетель. Учти, я сам доложу все твоей матери. И еще кое-кому. Я имею в виду организацию, пославшую тебя...

— Я сама себе хозяйка. Есть же в полку девушки. В случае чего и я даром хлеб есть не буду. Не маленькая. Есть у вас девушки, Аслануко?

Аслануко замялся. Он рядовой, а Чоров получается вроде командира, нельзя вступать в пререкание. С другой стороны, почему не сказать, что в полку, правда, мало, но есть и девушки: связистки, медицинские

сестры. Однако он избрал третий путь.

— Раз нельзя — порядочек. У нас как? Командир сказал — точка. Если я сказал: к вечеру Апчара будет здесь — это тоже слово бойца. Другое дело — верить этому или нет.

— Где же точка? Одна болтовня!

— Есть болтовня! Разрешите ехать?

Хатали заколебался. Хуламбаев обещал вернуться с места новой дислокации завтра и просил подождать его здесь. Значит, так или иначе, придется сидеть сутки. Может быть, даже двое. Не лучше ли разрешить Апчаре поехать, если шофер клянется, что доставит ее сюда к вечеру? Пусть даже к утру...

— Вот что, товарищ ефрейтор. Ты — военный, слов на ветер бросать нельзя. Клянешься мне, что ты к вечеру или ночью доставишь сюда Апчару?

— Да, если...

— Никаких «если». Она должна стоять на этом месте не позднее утра. Ясно?

— Ясно.

Апчара не дослушала разговора мужчин. Она пулей влетела в кабину грузовика.

Гора ящиков заколыхалась на трехтонке, и все окуталось облаком пыли.

ПЕСЕНКА АСЛАНУКО

Аслануко от радости не мог прийти в себя. Он как увидел Апчару, так и не закрывал еще рта: говорил, говорил, пересыпая разговор шутками, песенками, словно боялся, что, стоит ему замолчать, сразу исчезнет Апчара. Если бы он во сне увидел ее, и то целый день пел бы потом от радости, а тут — вот она, живая, красивая, теплая, в его кабине, бок о бок с ним, даже не надо протягивать руку, шевельни только локтем и невольно дотронешься до нее. Сидит радостная, взволнованная, как и он, скользит глазами по широким степным полям.

Аслануко боялся дотрагиваться до Апчары, словно она была под током, но, опустив руку на сиденье, он попадал ладонью на край ее платья, и этого ему уж было довольно.

Эх чарочка —

Вино красное,

Апчарочка

Огнеопасная!

Так он пел вслух, а про себя повторял и еще одни слова;

К Аслануко попадешь,

От объятий не уйдешь.

— А ты мечтала ли попасть к Аслануко в машину?

Апчара рассмеялась. Она была счастлива, и не существовало для нее никаких тревог, никакого фронта, н жаркий июльский день не сулил ничего, кроме все того же огромного неожиданного счастья.

Небо впереди чистое, как будто его ополоснули хорошим ливнем, только кое-где на горизонте проступали странные желтоватые подтеки, а над станцией железной дороги (впрочем, Апчара не знала, что это станция) низко стлался черный дым.

— Как мне было мечтать! Еще пять минут, и Хатали увез бы нас домой. Его напугали до смерти, сказали, что за Доном уже гуляет немец. Неужели правда?

Аслануко не хотелось говорить о немцах. Черт с ними. Лучше говорить о матери, о школе, о школьных днях, об ауле. Когда выпадет еще такой случай? Он даже поехал тише, чтобы продлить эту радость. Он уже снова любил Апчару, как раньше, в те мальчишечьи годы.