Сломанная тень

– Во всем виноват батюшка, мой интерес к рецептам от него, – улыбнулся Илья Андреевич. – Когда papa[27] был маленьким, в доме часто менялись повара. И у любимого grand pate a glace de la crepe[28] каждый раз менялся вкус! Чтобы этого избежать, отец решил записывать рецепты. Бабушка с дедушкой над ним потешались, но впоследствии тетрадки весьма пригодились. Когда во Франции грянула революция и papa сбежал в Россию, он решил открыть в Петербурге кондитерскую. Вы еще там не побывали, Денис?

Угаров помотал головой.

– Обязательно сходите!

– Спасибо, я разлюбил сладкое. А вы что, тоже мечтаете о собственной ресторации?

– Нет, конечно, у меня есть любимая профессия. И, по счастью, она меня худо-бедно кормит. Дела идут неплохо. Вчера вот Лаевские позвали…

У Дениса от возбуждения задрожала нога. Разговор поворачивал в нужное русло.

– Поздравляю! Теперь вы сможете беспрепятственно встречаться с Полиной.

Тоннер, увлекшись борщом, пропустил сарказм:

– Конечно!

– А я считал вас другом! – выдернув из-за ворота салфетку, молодой человек вскочил из-за стола. Тоннер ошарашенно на него уставился. – Доверился, как брату! А вы ни словом, ни жестом не дали понять…

Катерина внесла горячее.

– А вот и бифштекс! Садитесь, Денис Кондратович, садитесь!

– За один стол с вами? Нет уж, увольте!

– Бога ради, Денис! Чем я перед вами провинился?

– Если вы мне друг, должны были честно рассказать о вашем романе с Полиной!

– Вот в чем дело! – Тоннер с облегчением вздохнул. – Денис Кондратович, миленький! Готов поклясться чем угодно: я не любовник госпожи Налединской.

– А зачем уединялись? – подозрительно спросил Денис, комкая салфетку, будто перчатку.

– Могли бы и сами догадаться! Аполлинарии Андреевне понадобилась консультация.

Угаров присел, взял в руки нож и вилку.

– Полина больна?

– Ну, как вам сказать…

– Если хотите остаться моим другом, говорите правду.

Тоннер почесал затылок.

– Увы! Медицинская этика не позволяет мне обсуждать чье-либо здоровье…

– К черту этику! – в первый раз в жизни помянул лукавого Угаров. – Слово дворянина! Ее тайна умрет со мной!

– Прошу все-таки простить…

– То есть не скажете?

– Понимаете, Денис Кондратович, Аполлинария Андреевна беспокоится из-за узкого таза. И решила посоветоваться со мной.

В комнату вбежал Данила:

– Здравствуйте, Денис Кондратович!

– Здорово, – отмахнулся Угаров.

– Илья Андреевич! – обратился Данила к хозяину. – Опять полковник приехал. Тот, что утром. Просят к ним в карету-с.

– Иду! Иду! – Тоннер поднялся. – Денис Кондратович! Вынужден ненадолго вас покинуть. К десерту вернусь. Вместе выпьем кофею с коньячком, а потом отправимся к Лаевским. Надо проведать Софью Лукиничну. Кстати, как она?

– Лучше всех! – буркнул Денис. – Я вас дожидаться не буду. Дела-с. Спасибо за обед!

Поймав около плашкоутного моста извозчика, Угаров отправился на Малую Конюшенную.

Если вчерашний разговор Угаров подслушал случайно, то сегодняшний – намеренно. Услышав настойчивый стук в мастерскую, он подкрался на цыпочках по коридору и замер у поворота.

Услышанное его напугало. Конечно, надо идти в полицию, самодеятельные расследования до добра не доводят! Угаров в том убедился на собственной шкуре: чудом спасся из подожженного преступником дома.

По дороге на Выборгскую сторону Денис размышлял: не рассказать ли обо всем Тоннеру? Илья Андреевич – аналитического ума человек, ему любая загадка по плечу.

Но после разговора за столом передумал – Тоннер явно темнил, и просить его о помощи расхотелось. Однако встреча с загадочной дамой в вуали, стрелявшей вчера в Баумгартена, представлялась Денису очень опасной, и он решил подстраховать Лаевского с Тучиным.

Часы на городской управе пробили полпятого. Внимательно оглядев освещенную фонарями Малую Конюшенную, Угаров решил пролетку не отпускать. А вдруг погоня! Где вот только встать? Угаров приказал извозчику проехать к лютеранской церкви и развернуться, чтобы видна была вся улица.

«Отлично! Отсюда и буду наблюдать!»

– Значит, все-таки убийства? – переспросил Киршау.

– Не сомневаюсь, – ответил Тоннер.

– А я ведь предупреждал, прожекты писал, государю докладывал: нельзя на содомию глаза закрывать, это не забава юношеская, а самое что ни есть преступление! Да-с, преступление! Против нравственности, против морали и церкви! И если мы, власти, не будем карать, не будем извращенцев на каторгу отправлять, начнется самосуд. И нате вам, пожалуйста! Начался!

– Простите, господин обер-полицмейстер! Правильно расслышал? Вы содомию преступлением считаете?

– А вы? – задиристо ответил вопросом на вопрос Киршау.

– А я – грехом!

– Велика ли разница?

– Велика, эти понятия не тождественны, еще Ярослав Мудрый разграничил их в Русской Правде, – пояснил Тоннер, скидывая шубу, – ему стало жарко.

– Что значит разграничил? Преступление – это что, не грех?

– Грех! Любое преступление – грех, но не каждый грех – преступление.

Киршау потряс головой:

– Софистика какая-то!

– Поясню! Непочтение к родителям – это грех?

– Грех!

– Но не преступление! И обжорство – не преступление, и леность, и пьянство…

Киршау задумался, потом кивнул:

– Что ж, допустим.