Сломанный бог

– Нет, Хану, это не настоящая Эдда – это только имитация, – сказал Данло вслух, и слова отозвались вибрацией между шлемом и черепной коробкой. Собственный голос показался ему слишком нежным, слишком страстным, слишком страдающим. Следовало бы снять шлем сразу, но он только открыл глаза и посмотрел на Ханумана.

Перед глазами стеной стояла тьма, и легкость в голове мешала сориентироваться. Наэлектризованный мозг потрескивал, создавая ауру нехорошего предчувствия. Потом внезапно вспыхнул свет – молния, ударив в глаза, пробила мозг навылет.

Молния всегда молния, но на это раз Данло ощутил ее жар сильнее, чем свет. Нейротрансмиттеры, пронизывающие мозговые клетки – допамин, туарин и норэпинерфин, – теперь имели несколько иную пропорцию и концентрацию. На этот раз не было никаких красивых видений, не было чувства связи с сознанием намного больше твоего, не было удовольствия.

Была только боль – вся боль мира.

– Хану, Хану! – вскричал Данло, но никто, казалось, не слышал его. Данло знал, что не кто иной, как Хануман, программирует этот химический поток, и что спастись от мучений можно, попросту отключившись от компьютера. Но он не мог отключиться. Он застрял в огненном вихре, в кошмарном пространстве сродни скорее эпилептическому припадку или безумию, чем какому-либо виду самадхи. Данло схватился за голову и ушиб пальцы о шлем. Колени словно молотом раздробило, и он, корчась, упал на пол. Он стукнулся локтем и прикусил язык, но эта боль была ничто по сравнению с огнем в голове. Все клетки его мозга и тела пылали страхом и отчаянием перед абсолютностью небытия. Он охотно бы распался на миллион частей и все бы побросал в ледяное море, если бы это помогло погасить страшный огонь. Но тот разгорался все жарче, и Данло жгла боль, а внутри этой боли помещалась другая, и так без конца.

Данло, Данло, ты должен сгореть в собственно огне; как можешь ты желать обновления, не превратившись сначала в пепел?

Но всему когда-нибудь приходит конец. Данло умудрился сорвать шлем с головы и скорчился на полу, обливаясь потом и задыхаясь. Мало-помалу он осознал, что Хануман стоит на коленях рядом с ним и обтирает белым полотном его окровавленные губы. Он заглянул Данло в глаза, убедился, что тот пришел в себя, и помог ему сесть, но тут же отстранился и стал чуть поодаль. Слегка дрожащей рукой он подал платок Данло.

– Возьми – ты прикусил себе язык.

Данло вытер рот. Язык болел и поворачивался с трудом.

– Зачем ты это сделал, Хану?

Хануман, потрогав алмазную шапочку на голове, нагнулся за сброшенным Данло шлемом. Осмотрев помятую и поцарапанную хромовую поверхность, он ответил с холодной улыбкой:

– Это тоже была имитация. Что же – готов ты дать людям настоящую Эдду?

Спина и затылок Данло оцепенели. Впервые он ощутил боль Ханумана почти реально. Если электронное самадхи было лишь сверкающим отражением на поверхности Единой Памяти, виртуальный огонь в мозгу Данло должен был представлять собой только тень того, что испытал Хануман в ночь своего первого воспоминания.

О Хану, Хану. Я ведь правда не знал.

Данло кивнул на шлем в руках Ханумана.

– Я не знал, что память… может так жечь.

Хануман по-прежнему улыбался, но не было юмора в его улыбке.

– Это хитрая программа. Сам лорд Палл принимал участие в проектировании шлемов.

– Но ведь он с самого начала был против Пути!

– Верно, был.

– Значит, ты договорился с ним? И с Орденом?

– Мы убедили его, что глупо было бы Ордену относиться к Пути недоброжелательно.

– Понятно…

– Лорд Палл – величайший из цефиков. Он научил меня почти всему, что я знаю.

– Кто же кого соблазнил – ты его или он тебя?

– Никто никого не соблазнял. Самый влиятельный лорд Тетрады просто согласился с нашими доводами.

Данло потер ушибленный локоть.

– А как же лорд Цицерон?

– Я уверен, что лорд Палл договорится с лордом Цицероном – они ведь оба разумные люди.

– Понятно.

– Ведь это вполне разумно – разрешить членам Ордена заниматься мнемоникой?

Данло потер затылок и снова кивнул на шлем.

– Это не мнемоника.

– Почему? Мы даем людям лучшее, что есть в Старшей Эдде.

– В твоей интерпретации Эдды.

– Вообще-то большинство наших доктрин утвердил Бардо. Я просто подогнал воспоминания под эти доктрины.

– А как насчет твоего воспоминания, Хану?

Хануман обвел пальцем красную полоску по краям своей шапочки.

– Мы дадим им то, что я сказал в Огненной Проповеди – этого будет достаточно. Зачем им, беднягам, мучиться.

– Так, как мучился я?

– Я только хотел показать тебе, как тщательно мы должны отбирать воспоминания, которые копируем. Извини, если я причинил тебе боль.

– Ничего, – сказал Данло.

– Мы должны давать божкам лучшее, а не худшее.

– И подслащать это лучшее электронным самадхи?

– Это позволит им испытать мистическое чувство.

– Подредактированное тобой.

– Пожалуйста, не смотри на меня так. Ты должен знать, что слишком сильное удовольствие так же опасно, как слишком сильная боль.

– Опасно для кого?

– Для нас, конечно. Для божков. Потому мы и должны контролировать воспоминания.

– Ты не просто контролируешь, Хану. Ты подделываешь настоящую память.