Сломанный клинок

В начале февраля мессир Гийом отбыл в Париж, и Франсуа уехал вместе с ним. Помимо дел, которые уже давно требовали его присутствия, он надеялся, что недолгая разлука пойдет на пользу расстроенным нервам Аэлис. Она не стала его отговаривать.

Камин давно уже разгорелся, поленья громко трещали, швыряя в закопченное жерло вихри крутящихся искр. В комнате стало теплее. Аэлис вздохнула и, отвернувшись, уткнулась носом в подушку. Хоть бы удалось снова заснуть и увидеть во сне Робера… Она была уверена, что он снится ей каждую ночь, но все приснившееся начисто стиралось из памяти в момент пробуждения, оставалось лишь еле различимое (и оттого мучительное) ощущение только что пережитого и сразу утраченного счастья. А ведь было время, когда счастьем было проснуться и увидеть рядом Франсуа, услышать его шепот, ощутить на себе его руки. Теперь же это стало тягостью, и он сам это понял — под предлогом поздних занятий делами с Жюлем велел стелить себе в другом покое. Дескать, чтобы не нарушать ее сна.

Это было так похоже на него! Она подчас сама не могла понять, откуда столько недоброжелательства к мужу, столько неприязни, почти враждебности. Только из-за того, что он — не Робер? Но это глупо, Робер был в далеком уже прошлом, чуть ли не в ее детстве, и каким бы прекрасным ни оставалось в памяти это прошлое, его не воскресить. Кроме того, она давно это знала, их брак был невозможен, о таком нельзя было и подумать, а значит, и вся любовь сводилась к полудетской игре. Робер, возможно, этого не понимал, но она-то знала! А из всех тех, кто мог бы стать ее мужем, лучше Франсуа не было никого. И она действительно полюбила его тогда, грех было бы сказать, что ее принудили к этому замужеству; она сама — по своей доброй воле, никем не принуждаемая — сделала выбор между Робером и Франсуа, стала изменницей и клятвопреступницей. Так надо ли теперь спрашивать, почему выбор не дал обещанного? Нарушить клятву было зло, подсказанное нечистым, а ведь отец Морель всегда говорил: кто польстится на посулы нечистого, останется с носом. Вот она с носом и осталась.

— Скоро обед, госпожа, прикажете приготовить другое платье? — Жаклин опустила на колени рукоделие, выжидающе глядя на Аэлис.

— Чего ради? — Та пожала плечами и, помолчав, добавила: — Можешь идти, а мне пришли Катрин.

Уходя, Жаклин украдкой бросила на госпожу насмешливый взгляд. Она давно догадывалась о причинах неожиданного фавора к этой девчонке; однажды Аэлис сама себя выдала, заметив вроде бы в шутку, что Катрин могла бы сойти за сестру Робера, так они схожи…

Сидя у огня, Аэлис со скукой разглядывала перстни на левой руке, поворачивая ее в отблесках пламени. Скоро обед, а о еде противно и подумать. Все противно! Противно вышивание, противны все эти наряды, противны книги и украшения, которыми продолжает ее задаривать ничего не понимающий супруг… Впрочем, кое-что он понимает, не надо заблуждаться на этот счет. Уж в чем в чем, а в уме ему не откажешь, а не понимать тут мог бы разве что круглый дурак… Да, Франсуа умен. Разумеется, в мужчине это не главное достоинство, но ведь и в других, более важных, он несоизмеримо превосходит любого из знакомых Аэлис молодых (да и не только молодых) дворян. Казалось бы, можно лишь мечтать о таком… Скрипнула дверь, лицо Аэлис оживилось.

— Где ты пропадала, Катрин?

— Не знаю, госпожа, простите… — невпопад от смущения ответила девушка. — Я спешила как могла…

— Поди сюда, посиди со мной… Вот сюда!

Катрин послушно присела на краешек стула. Аэлис с трудом оторвала взгляд от ее белокурых кос — у Робера волосы ярче, цвета спелой ржи, но все равно, как похоже…

— В деревне давно была? Как там отец Морель?

— Третьего дня была у него, отнесла того зайца. Да только господин кюре кушать не стали. «Отдам, — говорит, недужным, — им нужнее. Я, — говорит, — привычен к бобам, самая для меня полезная пища».

— Погоди. — Аэлис прислушалась. — Что это, рог?

— Никак приехал кто. Прикажете узнать? Я сбегаю.

— Сиди, без тебя узнают. Так о чем мы… А, да, отец Морель не стал есть зайца. Почему?

— Он бобы любит.

— Бобы! — Аэлис вздохнула. — Кто же их не любит. Я вот сто лет не ела, а так иногда хочется…

— Так ведь, госпожа, за чем дело стало. На поварне каждый день варят — велите принести.

— Как ты себе это представляешь? Позвать Ашара и сказать: «Распорядитесь, чтобы на обед мне подали вареные бобы — те, что готовят для дворни». Да его удар хватит!

— Зачем же говорить господину сенешалю, я могу принести — никто и не узнает.

— В самом деле, почему бы и нет… Завтра принесешь мне, только чтоб не заметили. И еще вот что — узнай там, какое вино обычно посылают отцу Морелю. Из какой бочки, понимаешь?

— Последнего урожая, думаю. То же, что подают на нижних столах.

— Узнай точно. И захватишь тогда кувшинчик этого вина, поняла?

— Я все сделаю, госпожа, — заверила Катрин. Уловив недоумение в ее тоне, Аэлис пояснила: