Сломанный мальчик

Да что там пара дней? Если честно, я струсила настолько, что уже была готова пообещать хранить молчание до конца моих дней. Не надо думать про конец! Не надо! Соберись, тряпка! На всякий случай я открыла дверь номера нараспашку.

— Спасибо, Алина! Я очень ценю вашу помощь! — впервые Анна была со мной столь ласкова и даже вспомнила мое имя.

С трясущимися руками, на дрожащих ногах ввалилась я в свою комнату. Выпить валерьянки бы — да только где ее тут возьмешь?

Я покрепче заперла дверь и, как показывают в фильмах, на всякий случай задвинула ее тяжелым комодом.

14

Следующим утром я снова все проспала. Вся моя московская работа, написание книги, все летело коту под хвост. Если бы мы жили во времена бумажных рукописей, я бы с огромным стыдом взирала на брошенную на столе исписанную пачку бумаги и одиноко валяющееся гусиное перо подле чернильницы.

Но нет уж того пергамента, гусей оставили в покое, не то что чернильниц, самих чернил у писателей давно уже нет. Отсутствуют как факт! Все тексты рождаются внутри бездушной машинки, что зовется ноутбуком. Не открыл добровольно вовремя файл — ничто тебе и не напомнит, что не автор ты, а самая натуральная ленивая скотина. Не хочешь — и не пиши, все условия для этого созданы.

Эх, технологии, что вы делаете с культурой? Вот с писательством, что вы делаете?

Как известно, рукописи не горят — и раньше эта фраза подразумевала величие и мощь таланта. Хотя, Гоголь-то сжег второй том «Мертвых душ». Ну как, сжег? Скорее всего и не писал. Его спрашивали: «Ну как, пишешь?» А он такой, чтобы отвязались: «Да, да». А потом якобы сжег. Такую версию недавно я прочла в интернете.

Да что там Гоголь? На заре моей писательской деятельности одно приличное издательство пыталось заказать мне женский городской роман. Так примерно тысяч сто знаков его душещипательного начала похоронены в сломавшемся не вовремя ноутбуке. А теперь что? Пишешь себе онлайн, в облаке копии сохраняешь ста пятнадцатью разными способами… Все для ленивого автора — ты только пиши, дорогой!

Лучший совет, который я услышала на писательскую тему, звучит так: «Система бьет вдохновение». То есть, есть вдохновение — садись и пиши. Нет вдохновения — садись и пиши без вдохновения. Нечего тут из себя Льва Толстого строить.

Знаем эти толстовские штучки —

С бородою, окованной льдом,

Из недельной московской отлучки

Воротиться в нетопленый дом.

Затопите камин в кабинете,

Вороному задайте пшена,

Принесите мне рюмку вина,

Разбудите меня на рассвете.

Погляжу на морозный туман

И засяду за длинный роман.

Так пели братья Мищуки.

Вот знаете, что я сейчас делаю? Прокрасти-нирую! Вместо того, чтобы немедленно броситься и наверстывать пропущенные тысячи знаков в детективе, я тут бессовестно лежу и глядя в потолок рассуждаю о тяжелом писательском труде.

Еще немного помедлив, я открыла наконец крышку ноутбука.

В глаза мне бросилось перечисление героев романа с их описанием и ролями. А кстати! Анне-то у меня приготовлена роль убийцы!

Черт возьми! Похоже, у меня и в самом деле есть дар предвидения. Вспоминая вчерашний вечер, я мысленно покрылась инеем. А что, Анна вопле могла убить человека. При этом кое-кто рассказал ей о своих догадках, но при этом ничего не сообщил полиции. И как этот кое-кто, этот дурак дурацкий, вообще жив после этого?

На всякий случай дурак ущипнул себя за ногу. Ну, не за ногу, но все равно больно.

В дверь постучали.

— Алиночка, вы уже встали?

Алиночка? Я узнала голос Анны. Непривычно было из ее уст слышать такие нежности.

— У вас что-то срочное?

— Нет-нет. Это Аня! Хочу пригласить вас выпить вместе кофе.

— Хорошо. Дайте мне двадцать минут и я спущусь.

Ну вот! Зачем нужно было показывать ей свой страх? Вышло так, будто я прошу у нее позволения так долго собираться!

Эти двадцать минут показались мне вечностью.

Можно было сбегать в душ и как следует привести себя в порядок, но я решила вместо этого отправить письмо моей подруге Валентинушке.

Валентинушка у меня человек такой — жуткий паникер с виду, но в экстремальных ситуациях она ведет себя жестко и исключительно благоразумно. Вот в случае чего она и прочтет что-то вроде: «Если со мной что-нибудь случится, в моей смерти винить Анну К.» И будьте покойны — случись что, она сложа руки сидеть не станет.

Перекрестившись, я спустилась в холл. В столовой заканчивался завтрак. За вторым столиком у окна в одиночестве сидела Анна. Увидев меня, она подскочила.

— Сделать вам кофе?

Я мысленно округлила глаза. Надо же, как меняют людей обстоятельства! Еще часов двенадцать назад Анна едва разговаривала со мной, да и то «через губу», а тут поди ты, уже кофе наливает.

Вот как теперь только определить — боится она меня или что-то задумала? Лучше бы, конечно, боялась.