Сломанный меч

Она была стройной и хрупкой девушкой с мягкими светло-каштановыми волосами и большими серыми глазами, а он — огромным грузным мужчиной, чья кожа покраснела, а волосы выгорели добела от солнца и моря. И все же Орм почувствовал, что она почему-то сильнее его, а потому, поразмыслив, сказал:

— Раз уж я оказался в стране, где народ поклоняется Белому Христу, было бы разумно, чтобы я помирился с ним, да и с его людьми заодно. Правду сказать, большинство датчан так уже и поступило. Я приму крещение, если ты пойдешь за меня, Эльфрида.

— Это мне все равно! — закричала она.

— Подумай, — слукавил Орм, — вот не обвенчаешься ты со мной, я не стану христианином, и тогда, если верить попам, моя душа погибла. И тебе придется отвечать перед Господом за то, что ты загубила человеческую душу.

Потом он шепнул Ательстану:

— А кроме того, я сожгу этот дом, а тебя брошу в море с утеса.

— Ох, дочка, нельзя нам допустить, чтобы погибла человеческая душа, — тут же сказал Ательстан.

И Эльфрида не стала дальше противиться браку, ведь Орм был совсем не дурен собой и, по-своему, неплохой человек, к тому же род Ательстана нуждался в таком сильном и богатом союзнике. Так что Орм, крестившись, вскорости обвенчался с Эльфридой и увез ее к себе домой. И они зажили хоть и не без ссор, но все же вполне довольные друг другом.

Рядом с их домом не было церкви; ту, что была раньше, спалили викинги. По воле Эльфриды Орм пригласил в свой дом священника и собирался во искупление своих грехов построить для него церковь. Но, будучи человеком осторожным и не желая обидеть ни одну из Сил, Орм в то же время продолжал приносить жертвы Тору в середине зимы и Фрейе — весной, моля их о мире и добром урожае, так же как Одина и Эгира — об удаче в морях.

Из-за этого-то Орм всю зиму препирался со священником, пока однажды весной, незадолго до того, как Эльфрида должна была родить, терпение Орма не лопнуло: он вышвырнул священника за дверь и велел ему убираться. Тут уж Эльфрида принялась бранить мужа и бранила его до тех пор, пока он не заявил однажды, что не снести ему больше бабьих криков, осталось только сбежать из дома. Потому Орм спустил свои корабли на воду раньше, чем собирался, и все лето провел в походе, разоряя побережья Шотландии и Ирландии.

Едва его корабли скрылись из виду, как Эльфриду уложили в постель: у нее начались роды. Она родила крупного красивого мальчика, которого назвала, как просил ее Орм, Вальгардом — это имя было родовым в его семье. Теперь, правда, недоставало священника, чтобы окрестить младенца, а до ближайшей церкви было добрых три дня пути. Эльфрида сразу послала за ним своего раба.

Ожидая крестин, гордая и счастливая, она пела сыну колыбельную, которую ей когда-то певала ее мать:

Баю-баю, мой дружок,

спи спокойно, мой родной.

Гонит стадо пастушок.

Солнце село за горой.

Глазки ясные закрой.

Баю-баюшки-баю,

ты со мною, я с тобой.

Небосвода на краю ходит месяц золотой.

Глазки ясные закрой.

Баю-баю, мой птенец,

самый лучший птенчик мой.

Сын, Мария и Отец охраняют наш покой.

Глазки ясные закрой.

II

Имрик, ярл эльфов, отправился верхом посмотреть, что творится в мире людей. Была холодная весенняя ночь, приближалось полнолуние, иней блестел на траве, а звезды казались крупными и яркими как зимой. Выло тихо, ни ветерка в оживающих ветвях, мир словно соткан из скользящих теней и бледного лунного света. Конь Имрика был подкован серебром, и чистый высокий звон раздавался из-под копыт.

Имрик въехал в лес. Ночь тяжко залегла меж деревьями. Вскоре вдалеке он заметил красноватые отблески, а приблизившись, увидел, что это огонь мерцает сквозь щели в стенах хижины, построенной из глины и веток под старым, вся кора в наростах, дубом. Имрик помнил, как когда-то друиды срезали с его сучьев омелу. Это было жилище ведьмы. Он спешился и постучал в дверь.

Женщина, которая, казалось, была так же стара и согбенна, как дерево, под которым она жила, открыла дверь и увидела ярла эльфов в неверном свете луны, поблескивающем на шлеме и кольчуге. Рядом с ним конь цвета серой мглы пощипывал мерзлую траву.

— Добрый вечер, матушка, — сказал Имрик.

— Нечего эльфам звать меня матушкой, я рожала своих рослых сыновей от мужчины, — проворчала ведьма, но все же впустила Имрика в дом и поспешила наполнить для него рог пивом.

Должно быть, это окрестные хуторяне снабжали ее едой и питьем в уплату за ее немудреную ворожбу. Имрику пришлось пригнуться, чтобы войти в лачугу, и разгрести груду костей и всякой дряни, прежде чем сесть на единственную лавку.

Он взглянул на ведьму своими странными, раскосыми глазами. В этих глазах, целиком дымчато-голубых, не различить было ни белка, ни зрачка. В них блуждали лунные искры, и древнее ведение туманило их, ибо Имрик куда как долго жил на свете. Но при этом у него было вечно молодое лицо знатного эльфа: широкий лоб, высокие скулы, узкогубый рот и прямой точеный нос. Его волосы были тоньше паутины и стекали серебристой волной из-под рогатого шлема на широкие плечи, укутанные в алый плащ.

— Не часто в прежние времена появлялись эльфы среди людей, — сказала ведьма.