Сломанный меч

Свет множества свечей преломлялся текучим причудливым блеском на самоцветах и позолоте. Из покоев доносилась музыка, будто горные ручьи журчали арфы, звенели трубы и флейты. На медленно колыхавшихся коврах и шпалерах, казалось, оживают узоры. Изменчивые, они покрывали стены, полы и сводчатые потолки, терявшиеся в голубом полумраке, но никто не смог бы проследить за всеми этими изменениями.

Имрик стал спускаться по лестнице. В тишине было слышно, как звенит его кольчуга. Неожиданно мрак, нарушаемый лишь тусклым светом факела, сгустился вокруг него. Он вдохнул холодный воздух подземелья. Только лязг металла да стоны доносились время от времени из сырых переходов, вырубленных в скале. Имрика, как и любого эльфа, не смущала темнота. Он по-кошачьи легко, бесшумно и быстро двигался в глубь темницы.

Наконец он остановился у дубовой, окованной медью, двери. Медь позеленела от патины, а дерево потемнело от времени; три огромных замка было на двери, и только Имрик владел ключами от них. Он пробормотал заклинание и открыл дверь. Она распахнулась со скрежетом.

Триста лет прошло с тех пор как ее отпирали последний раз.

В темнице сидела троллиха. Нагая, она была прикована за шею к стене толстой, точно якорная, бронзовой цепью. Тусклый свет укрепленного за дверью факела освещал могучие мускулы ее скорчившейся на полу фигуры. Троллиха была безволоса, зеленая кожа обтягивала череп. Повернув к Имрику отвратительную голову, она заворчала, оскалившись по-волчьи. Но ее глаза были пусты — два колодца мрака, в которых утонула душа. Вот уже девять столетий она оставалась пленницей Имрика. Троллиха была безумна.

Ярл эльфов посмотрел на нее, стараясь не глядеть в глаза, и мягко сказал:

— Мы должны снова сотворить подменыша, Гора.

Голос троллихи зарокотал раскатами подземного грома:

— Ого-го, он снова здесь. Добро пожаловать, кем бы ты ни был, ты ведь из ночи и хаоса. Ха, неужели некому стереть усмешку с лика мирозданья?

— Поспеши, — сказал Имрик, — мне нужно сотворить подменыша до зари.

— Поспеши, поспеши, палый лист спешит на осеннем ветру, снег спешит с небес, жизнь спешит к смерти, боги спешат к забвению. — Голос троллихи гремел по подземелью. — Золу и пыль несет бессмысленный ветер, и только помешанный просвищет музыку сфер. Ха, красный петух на навозной куче!

Имрик снял со стены кнут и хлестнул ее. Троллиха сжалась от удара и покорно легла. Имрик, испытывая отвращение к скользкому липкому холоду ее кожи, стал проделывать второпях все необходимое. После этого, обходя девять раз противосолонь вокруг ее скорчившегося тела, запел песню, какой никогда бы не спел смертный. Пока он пел, троллиха тряслась, пухла и стонала от боли, а как кончился девятый круг, вскрикнула так, что у Имрика заложило уши, и родила человеческого ребенка.

Это существо ни один человек не сумел бы отличить от сына Орма Вождя Датчан. Имрик завязал пуповину и взял тельце на руки. Младенец затих.

— Мир — гнилое мясо, сползающее с черепа, — пробормотала, троллиха. Она загремела цепью и, вздрагивая, снова легла. — Рожать — разводить в нем червей. Торчат не прикрытые губами зубы, воронье выклевало глаза. Скоро ветер засвистит в пустых костях. — Она завыла, когда Имрик вышел и закрыл дверь. — Он ждет меня, он ждет на холме, там, где ветер разгоняет туман, он ждет уже девять сотен лет. Черный петух кричит…

Имрик запер дверь и поспешил подняться из подземелья. Сотворение подменыша нимало не радовало его, но возможность заполучить человеческое дитя было слишком редкой удачей, чтобы он мог упустить ее.

Когда он вышел во двор, то увидел, что надвигается ненастье. По небу, скрывая луну, мчались обрывки облаков. На востоке, исчерченные молниями, громоздились грозовые тучи. Ветер завывал и свистел.

Имрик прыгнул в седло, пришпорил коня и поскакал на юг. Он мчался по холмам и кручам, через долы и леса, меж деревьев, стонавших под порывами бури. Прерывистый свет луны падал призрачными бликами, и Имрик казался одним из этих призраков.

Он гнал коня так, что плащ за его спиной вздувался нетопырьим крылом. Луна вспыхивала на кольчуге, отражалась в глазах. Он проскакал низким, плоским прибрежьем Датского владения: прибой бил его по ногам, соленые брызги оседали на щеках. Снова и снова молнии выхватывали из тьмы бушующее море. В наступавшей за вспышками темноте гром гремел все громче, точно по небу катились гигантские колеса. Имрик все сильней погонял коня. Сейчас, грозовой ночью, он боялся встречи с Тором.

Добравшись до усадьбы Орма, Имрик снова распахнул окно. Эльфрида уже не спала, она убаюкивала ребенка, прижав его к груди. Ветер, растрепав волосы, залепил ими Эльфриде глаза, ослепил ее. Она решила, что забыла запереть ставни.

Молния вспыхнула белым огнем. Вслед за ней тяжелым молотом ударил гром. Эльфриде вдруг показалось, что ребенок исчез из ее рук. Она рванулась за ним, и вновь почувствовала его у груди, как будто он все время лежал там.

— Слава Богу, — ахнула Эльфрида, — чуть было не уронила, но поймала.