Сломанный мир (СИ)

Невеста Юки, Лунь-хэ, попыталась закрыть его собой от вражеского клинка, и жестокий удар, который был предназначен ему, достался ей; она вздохнула, закрыла глаза и медленно осела на землю, ее лицо было спокойным и почти счастливым.

Но ее жертва оказалась напрасной, потому что следующий удар предназначался уже ему, и он не смог его отклонить, и упал, пытаясь зажать пальцами рану, из которой толчками выплескивалась кровь — было больно, так больно…

Он еще успел увидеть, что Мика, сражавшаяся отчаяннее всех, погибла последней; две стрелы вонзились ей в грудь и одна — в шею, она упала, раскинув руки. Ее жемчужные волосы слились с белизной снега, и он с ужасом ждал, что из-под ее тела начнет расползаться алое пятно; но губы Мики перед тем, как испустить последний вздох, беззвучно шевельнулись — она остановила время…

Все движения замедлились, словно под толщей воды, а затем все застыло.

И лишь снег шел и шел — густо валил, постепенно пряча под собой тела людей.

Юки ненавидел себя за то, что придумал такое. Он хотел вернуть все назад, спасти своих друзей, остановить войну, но это было не в его силах. Он очень четко представлял себе эти холодные, мягкие белые хлопья, ложащиеся на землю, на тела и мертвые лица его друзей, которые были для него гораздо реальнее, чем все люди, которые окружали его в этой, единственной оставшейся ему жизни.

Во второй Рюкоку, которую его рассудок упорно называл настоящей, хотя сердце кричало совсем о другом, не было ни войны, ни всех этих смертей. Но здесь он, как и там, тоже был один, а все остальное было точно таким же холодным и ненастоящим, словно под толщей снега или воды.

Но этот мир отличался от его выдуманного мира тем, что в том жизнь остановилась, а в этом продолжалась; и хотя всё происходящее тут было тусклым, некрасивым и неправильным, оно тревожило его, смущало, требовало его вмешательства или по крайней мере какого-то мнения — словом, не давало ему покоя.

Не то чтобы он начал испытывать симпатию к настоящей Рюкоку, не то чтобы захотел кому-то помочь… По-настоящему он хотел только одного: вернуть себе свой мир.

Но как раз этого он сделать не мог.

Битье слуг палками за малейшие провинности входило в список того, что он ненавидел в рюкокусском дворце. Он не мог сделать так, чтобы провинившихся перестали наказывать вообше: во-первых, он смутно понимал, что это пошатнет некие устои, что ему придется пойти наперекор традициям, которые в целом намного масштабнее и значительнее, чем система наказаний, а во-вторых — он пока и императором-то не был, он во дворце был — во всяком случае, казался себе — никем, несмотря на все эти трехкратные поклоны и прочее…

Но он, по крайней мере, мог повлиять на Юкиёси, потому что был старше брата, и когда Юкиёси в очередной раз отдал приказ об абсурдно жестоком наказании, Юки сказал:

— Нет.

Он долго набирался смелости, чтобы произнести это, чтобы произнести хоть что-то. И даже немного удивился, когда его послушались. Брат взглянул на него с изумлением и гневом.

— Зачем ты вмешиваешься в мои дела? — негромко сказал он.

— Все, что происходит во дворце, касается и меня. И я прошу тебя не делать так.

— Как? Не наказывать людей за провинности?

— Не быть жестоким. Я тебе запрещаю.

— Ты… запрещаешь? — Юкиёси не сдержал смешок. — Иди, братец, играй, пока играется. Лазай по деревьям, рисуй свои карты, побеждай чудовищ. С чего ты взял, что можешь что-то мне запретить?

Его откровенная презрительность рассердила Юкинари, и хотя Юкиёси по-прежнему внушал ему страх, он был уже чуть больше уверен в своих силах. Он твердо и громко сказал, чтобы люди слышали:

— Могу — как старший брат и будущий император — и запрещаю. Теперь о всех твоих приказах будут сообщать мне. — И, отвернувшись от Юкиёси, он приказал, стараясь говорить как можно увереннее: — Посадите его в башню на два дня. Пусть еды и питья будет вдоволь, но он не должен ни с кем видеться и говорить. Полагаю, это довольно мягкое наказание за неуважение.

Когда Юкиёси уводили, тот обернулся и Юки увидел в его глазах такую чистую беспримесную ненависть, что ему стало не по себе; он подумал, что Юкиёси, должно быть, знает, что Юкинари боится его…

(Он сказал себе, что больше не боится, но это была неправда).

Юкиёси хорошо запомнил урок.

Зная его, Юкинари догадывался, что случится дальше. Разве что он не ожидал, что это случится так скоро и что Юкиёси продемонстрирует свои чувства настолько откровенно.

Юкинари теперь следовало быть осторожнее; раньше он воспринимал себя как пустое место, почти как своего друга-невидимку из Страны Дракона, а невидимке нечего опасаться. Но как только он продемонстрировал, что не невидимка, а кто-то, как оказался в опасности — и осознавал это. Но привычки нелегко поменять. Он сам был виноват в том, что с ним не оказалось охраны — слишком он любил бродить в одиночестве по безлюдным закоулкам дворца.