Сломанный мир (СИ)

Маски в Юйгуе, к слову, получили большое распространение и вне праздника. Лица часто скрывали как женщины и юноши легкого поведения, так и те, кто приходил покупать их услуги. Возможно, Ди Хуань не обрадовалась бы такому применению своей идеи. Но День Равных был чрезвычайно популярен и уже много столетий подряд исправно выполнял роль, задуманную императрицей, если история о ней, конечно, была правдой. Юйгуйцы всегда приводили этот праздник в пример, когда желали похвастаться своим свободомыслием и широтой взглядов.

Давным-давно, когда Гэрэл был мальчишкой лет семнадцати, празднование Дня Равных в юйгуйской столице удачно совпало с одним из дней, когда ему было невыносимо тошно от чужого любопытства. Он еще не был тогда знаменитым военачальником, грозой кочевников и мифическим чудовищем. И все равно люди постоянно оборачивались на него — кто с удивлением, а кто и с испугом. Все это было не ново. Он привык к своей внешности. Привык быть прямым, как железный прут, непроницаемым, собранным, привык к тому, что его могут ударить, и что всегда нужно быть готовым ударить в ответ. Но в Юйгуе было слишком уж безопасно, сыто и спокойно, и он размяк. Интерес юйгуйцев к его внешности в основном был безобидным, а не шел в привычном ему наборе с ненавистью и презрением. И все же настал момент, когда ему мучительно захотелось — нет, не влезть в шкуру обычного человека, конечно, о таком он даже не мечтал, потому что это в любом случае было невозможно; но хотя бы узнать, как это — быть невидимкой. Просто-напросто человеком в толпе, человеком без лица, когда тебя не преследуют постоянно чужие взгляды. Ощущение, будто его не существует, оказалось до странности приятным…

Он уже давно не надевал маску и почти успел забыть это ощущение.

Быть невидимкой было прекрасно. Что тогда, что сейчас. Взгляды скользили по нему равнодушно, не задерживались: подумаешь, кошачья маска — актёр или просто участник праздника, бывает…

Он много гулял по городу. Любовался мрачноватой, страдаюшей от климата и бедности, но все же изящной архитектурой Синдзю, тонкими мостиками, перекинутыми через каналы. Он много времени провел на набережных и в порту. Гэрэлу казался удивительным не только вид парусов уходящих кораблей, но даже запах тины и рыбы и крики чаек. Один раз он увидел цаплю под мостками набережной.

Он не забывал составлять в голове план города, стратегически важные объекты отмечал мысленными крестиками.

Гэрэл заметил, что дела у города идут даже хуже, как показалось ему по приезду. Стоило чуть отойти от центральных каналов и улиц, как количество обшарпанных, в буквальном смысле обваливающихся домов возрастало в разы. На него производили странное впечатление узкие улочки столицы, похожие на коридоры сырого тюремного подземелья. Иногда они приводили прямо к воде, словно приглашая прыгнуть в темный канал и утопиться, — на самом деле предполагалось, что здесь можно было сесть в лодку (поскольку каналы здесь заменяли дороги, этот транспорт пользовался в Синдзю большей популярностью, чем повозки), но всё это производило довольно давящее впечатление.

Но люди в эти праздничные дни ходили по улицам радостные, нарядные, с приколотыми к одежде цветами, на многих были карнавальные костюмы или маски. Аристократов и чиновников перевозили в богато украшенных лодках, повозках с до нелепости громадными колесами или переносили в паланкинах или портшезах. Хотя чем дальше Гэрэл уходил от императорского дворца, тем меньше таких лодок, повозок и паланкинов ему попадалось. Жизнь аристократов разительно отличалась от жизни простых горожан, и знать старалась даже не появляться в бедных районах. После удручающего впечатления, которое произвели на Гэрэла обитатели дворца, простые люди на улицах города, мало отличавшиеся от жителей Юйгуя или Чхонджу, вызывали у него симпатию.

Шагая по торговому кварталу, Гэрэл вдруг услышал знакомый голос, доносящийся от одного из прилавков. Сначала подумал — показалось: что императору делать так далеко от дворца, в нижней части города?

А голос выкрикивал:

— Заходите! Самые лучшие заколки и гребни!

Он всё-таки повернулся в ту сторону, откуда доносился голос, и — обомлел.

Юноша за прилавком был не кем иным, как императором Юкинари. Он был не накрашен, одет в бедную, хоть и чистую, одежду простого горожанина, вместо сложной царственной прически — перекинутая на грудь коса. Но это определенно был он — как не узнать? Ведь сейчас его лицо ничто не прятало.

Снова мелькнула дурацкая мысль о двойниках. Но ведь он отмел эту мысль еще во время их первой встречи, да и не может быть двух людей с таким лицом, с этой особенной беспокойной улыбкой.

Как хорошо было снова видеть его без покрывала… При виде его лица, при звуках его голоса почему-то стало головокружительно радостно — как будто вот-вот вспомнишь что-то очень важное и хорошее, что-то, что когда-то давно знал, а потом забыл.