Но верил он в это или нет, Юкинари теперь был потомком Великого Дракона и наследником престола. Престола побежденной, обнищавшей, разоренной страны, — и тем не менее столько торжественности, как при здешнем дворе, он никогда не видел. При дворе Рюкоку было огромное количество правил, условностей и церемоний — как одеваться, когда говорить, когда молчать… Он запомнил и принял все эти правила быстро и легко, словно игру или ритуал. Им с братом нашли новых учителей, и он стал учиться еще усерднее, чем в Юйгуе, засиживаясь над книгами за полночь: нужно было столько всего узнать о стране, которая стала теперь его домом… В то же время он не понимал, зачем ему все это. Прежде его небольшие детские ритуалы, пускай и иррациональные и непонятные окружающим, были направлены на то, чтобы обзавестись друзьями — но ритуалы, которые приходилось выполнять здесь, и вовсе не имели смысла, так как при рюкокусском дворе не было никого, кого он мог бы или хотел бы назвать другом. Требования придворного этикета он усвоил лишь затем, чтобы на него обращали поменьше внимания. Все, о чем он теперь мечтал — это стать как можно незаметнее, чтобы о нем забыли. Мысли о собственной нереальности, прежде пугавшие его, теперь давали почти что надежду. Оказалось, в чужом преклонении куда больше отчуждения, чем в равнодушии, которое окружало его в Юйгуе. Как глупо было раньше считать себя одиноким! Теперь-то он понял, что такое быть по-настоящему одному. Он мог неделю не произнести ни слова, и не потому, что не хотел, а потому, что не с кем было переброситься даже словечком, не считая учителей.
Несмотря на то, что Юки теперь жил в настоящей Рюкоку, воображаемая Рюкоку никуда не делась — она продолжала жить в его голове.
Поскольку его одиночество с приездом в Синдзю лишь усугубилось, он начал придумывать новых друзей. В воображаемой Стране Дракона у него по-прежнему был только один лучший друг (он считал, что одного вполне хватит: найти того единственного человека, который предназначен тебе судьбой, и разделить с ним все, что у тебя есть — разве можно мечтать о большем?), но у Юкинари была слишком живая фантазия, чтобы остановиться на этом. Его сильно увлекли истории о Чужих, колдунах из южных степей; в Юйгуе их называли
А его фантазиях каких только Чужих не было: с белыми, алыми, зелеными волосами, с крыльями, с чешуей; люди, которые превращались в волков или лисиц, и люди, похожие на больших кошек…
Его лучший друг Дань, придумал Юки, умел зажигать огонь взглядом. (Ему хотелось, чтобы его воображаемые брат и сестра тоже что-нибудь такое умели, но, поразмыслив, он решил, что они не могут быть Чужими — они ведь его родня, а он сам обычный человек).
Был еще мальчик, который умел становиться невидимым (как часто Юки завидовал этой способности!), и девушка с огромными черными крыльями, как у ворона.
Была девочка Мика с короткими волосами жемчужного цвета, похожими на птичьи перышки — она умела останавливать время.
Был юноша по имени Фай Фаэн, старше остальных и самый странный из них всех: очень высокий, тонкий, с зеленоватой кожей, он был мало похож на человека. Он умел говорить с цветами и деревьями, убеждать их быстрее расти и плодоносить.
И еще была его невеста — Лунь-хэ, которая видела будущее. Хрупкая девочка в черной одежде, с огромными тревожными глазами. Все ее пророчества сбывались, но они редко бывали радостными.
Юки, конечно, задумывался о том, что выдуманные друзья заменяют ему настоящих и что, наверное, это нехорошо, но он не мог ничего с этим поделать: настоящим все равно неоткуда было взяться…
Мать и его сестра Маюми теперь жили на другой, женской половине дворца, и он их почти не видел, даже если бы хотел. Дед-император, Ёсихито, показался ему приятным человеком, но он почти не интересовался Юки — или же у него просто не было времени на встречи с ним; да и о чем могли бы говорить мальчик и семидесятилетний старик?
У него остался лишь его брат, Юкиёси.