Сломленная

Колетта никогда не чувствовала себя притесняемой, это понятно. Ее поступки непроизвольно соответствовали моим ожиданиям. И конечно, она не может думать, что быть такой, как она, достойно сожаления. Я спросила, скучает ли она? (Жан-Пьер очень славный, но веселья от него немного.) Нет, скорее она чересчур загружена. Она и не предполагала, что вести хозяйство так непросто. У нее не остается времени ни почитать, ни послушать музыку. «Постарайся найти на это время, — посоветовала я, — иначе, в конце концов, тупеешь». Я пояснила, что говорю на основании собственного опыта. Она рассмеялась: если я тупа, то она хочет быть такой же. Она нежно любит меня, хотя бы этого им у меня не отнять. Но неужели я убила в ней личность? Конечно, я предполагала для нее другую жизнь: более активную, более насыщенную в духовном плане. В ее возрасте я все это имела в избытке. Быть может, она зачахла, живя в моей тени?

Как бы я хотела увидеть себя чужими глазами, глазами другого человека! Я показала те три письма одной подруге Колетты, которая немного занимается графологией. Почерк Мориса особенно ее заинтересовал. Обо мне она говорила хорошо. Гораздо меньше — о Ноэли. Но результаты были явно подтасованы, ибо она, конечно, поняла цель этой консультации.

Воскресенье, вечером. Только что узнала счастливую новость. Морис сказал: «Новогодние праздники мы проведем, конечно, вместе». Это с его стороны, как я полагаю, компенсация за отказ от поездки в горы. Неважно, в чем причина. Я решила не портить себе удовольствия.

27 декабря — воскресенье. Но удовольствие само бежало от меня. Надеюсь, Морис этого не заметил. Он заказал столик в «Клубе 46». Роскошный ужин, разнообразные затеи. Он расточал деньги и любезности. На мне было красивое новое платье, я улыбалась, но нестерпимая тоска сжимала сердце. Эти пары… Прекрасно одетые женщины, холеные, тщательно причесанные, накрашенные, смеялись, показывая прекрасные зубы — предмет заботы лучших дантистов. Мужчины подносили огонь к сигаретам, наливали шампанское. Они переглядывались, перебрасывались нежными словечками. В былые годы связь, соединившая в единое целое каждого с его спутницей и каждую с ее спутником, казалась мне буквально осязаемой. Я верила в реальность этих пар, ибо верила в реальность нашей. А сейчас я видела одиноких людей, случайно оказавшихся рядом. Время от времени воскресала прежняя иллюзия, и мне казалось, что Морис врос в мою плоть. Он мой муж, как Колетта — моя дочь, и это нерушимо. Такие отношения могут забыться, могут извратиться, но совсем исчезнуть они не могут. А потом связь между нами вновь исчезла, и остались лишь двое чужих. Мне хотелось крикнуть: все это фальшь, комедия, пародия. Если вы пьете вместе шампанское, это не значит, что вы вместе. Когда мы возвращались, Морис поцеловал меня:

— Хороший был вечер, правда?

Он выглядел довольным и умиротворенным. Я сказала, да, конечно. 31 декабря мы будем встречать Новый год у Изабели.

1 января. Мне не следовало радоваться хорошему настроению Мориса: истинная причина в том, что он на десять дней уедет с Ноэли. Но если ценой жертвы я возвращаю его нежность и веселость, а ведь он так часто чопорен и ворчлив, то я в выигрыше. Придя к Изабели, мы вновь стали супружеской парой. И окружали нас супружеские пары. Пусть не все в них было ладно, виднелись следы поспешной починки, но что-то же все-таки их объединяло. Изабель и Шарль, супруги Кутюрье, Колетта с Жан-Пьером и другие. Были великолепные джазовые записи. Я позволила себе немного выпить и впервые за… за столько времени? — почувствовала себя веселой. Веселость: воздух прозрачен, бег времени неощутим, дышится легко. А больше мне ничего и не надо. Не знаю, почему я разговорилась о Соляных копях и принялась их подробно описывать. Меня слушали, задавали вопросы, но внезапно я поймала себя на мысли: а не выглядит ли это попыткой подражать Ноэли, блистать, как она, и не покажусь ли я лишний раз смешной Морису. Мне показалось, он чуть поморщился. Я отвела в сторону Изабель:

— Я слишком разговорчива? Это выглядело смешно? — Нет, нет, — возразила она, — то, что ты рассказывала, было очень интересно!

Мое волнение опечалило ее. Почему? Потому что у меня не было причин для него? Или потому, что они были? Позже я спросила Мориса, почему он выглядел раздраженным.

— Да не было этого!

— Ты говоришь это так, как будто было.

— Да нет же.

Может быть, его привел в раздражение мой вопрос. Не знаю. Отныне, всегда, везде у моих слов и поступков есть изнанка, разглядеть которую я не в силах.