Сломленная (ЛП)

— Я могу считать это согласием? — он спросил, опуская голову, чтобы посмотреть мне в глаза. Я взглянула на него, толкнула в грудь, перед тем как кивнуть головой.

Черт, я знала, что это согласие перерастет во что-то нехорошее и откроет другую банку червей. До этого момента мы с Шейном оставляли все жизненные тайные драмы за пределами прачечной достаточно удачно. Минимум информации о детстве, работе и где мы жили — было лучшим способом справляться со своим враньем. Несказанное правило, которое я ввела, казалось, работает для нас обоих… ну, для меня, по крайней мере, до сих пор.

Пару четвергов назад Шейн спросил меня, чем я зарабатываю на жизнь. Полагаю пространные, нечеткие, развернутые ответы, с помощью которых прикрывала все это дерьмо, уже не помогали. Я знала, что это дело времени, когда он надавит на меня, чтобы узнать, почему я не могу проводить с ним время после пяти вечера. Вся моя жизнь — вранье. Моя. Долбанная. Жизнь… Я сделала то, что должна была сделать в этом мире. То, кем я являлась, чем занималась и как любила, чтобы ко мне относились — все это было сценарием. Вранье стало неотделимой частью меня. Я настолько часто это делала, что стала сама верить в эту лживую правду. Так что если вставал вопрос о том, как я зарабатываю на жизнь, я врала. Я сказала ему, что занимаюсь две ночи в неделю и в другие дни забочусь о людях у них дома. Это было идеальным оправданием для скрытия моих сумасшедших часов.

Какой человек в здравом уме, который встретит меня за пределами этой работы, смирится с тем, что я так зарабатываю на жизнь? Было ли это справедливым? Не совсем, но что в жизни справедливо? Честно, эта ложь Шейну сжирала меня изнутри, но я должна сохранить все в месте, подальше от посторонних глаз. В месте, где обитают все мои глубочайшие секреты. Независимо от того, насколько хорошо я подготовилась к его реакции на правду, я была уверена, что он не захочет меня больше видеть. Когда я думаю о том, что он узнает правду… что ж, я хотя бы готова. Поэтому, когда это случится, это не ранит меня так глубоко. К сожалению, даже самая сильная боль отказа от меня еще не помешала хотеть быть рядом с ним, и если мне приходится лгать, чтобы иметь хотя бы частичку его, то пусть будет так.

Сорок пять минут. Так долго потребовалось, чтобы высушить мою одежду, и все это время он лепетал о Парке Джоакин Миллер. Он был как подросток, который, наконец, поцеловал девушку своей мечты. Его глаза искрились и блестели, показывая, насколько он возбужден. Шейн судорожно жестикулировал руками, когда говорил о красивых тропах с видом на залив. Чем больше он говорил, тем больше мой желудок скручивался в узелки. Я хотела радоваться той мысли, что проведу с ним время завтра, но страх скручивал мой живот.

— Во сколько ты планируешь меня забрать? — спросила я, ставя вопрос ребром.

— Я подумал, может около девяти тридцати?

— Утра? Типа в первой половине дня? — вырвалось из меня.

— Если мы доберемся туда за сорок пять минут, то в нашем распоряжении будет большая часть дня. Я хотел бы отвезти тебя в несколько разных мест, с великолепными пейзажами, и у меня есть небольшая идея о том, где может быть лучшая мексиканская еда, прежде чем я верну тебя в постоянную спешку. Черт, я хотел тебя удивить.

— О, да не волнуйся, я думаю, это будет полное приключений событие, все будет удивительным, — передразнила я, когда поставила тележку рядом с сушилкой и достала свою одежду.

— Ты же знаешь, что ты похожа на мастера-разрушителя сюрпризов, — сказал он, наклонившись к моему плечу и подтолкнул меня.

— Ага, ну, ты не первый человек, который сказал мне это.

— Но я первый, кто сделает вот так, — возразил он, вытаскивая пару конфет на палочке «Блоу Попс» из тарелки около него, и держа их между нами. — Сиреневый или красный? — спросил он.

— Сиреневый… Я ненавижу красные… вишневые леденцы, — отмазалась я.

— Что? Вишневые мои любимые.

— А вот и неправда, ты сказал мне на прошлой неделе, что твои любимые — виноградные, а еще за неделю до этого, любимыми были лимонные, и перед этим, в четверг — апельсиновые.

— Что ж, может они все мои любимые, — передразнил он, снимая обертку и засовывая конфету на палочке в рот.

— Может быть, это факт, поэтому ты и не жалуешься на то, что у тебя осталось, — прошептала я.

― Зачем мне жаловаться, когда я собираюсь быть с тобой и этим… отвратительным вишневым вкусом ― как тебе могут нравиться эти конфеты? ― он спросил, прежде чем высунул свой красный язык.

— Мне не нравится определенный вкус, но вообще эти конфетки на палочке действительно хорошие, потому что ты покупаешь два по цене одного, наибольшая отдача при наименьших затратах. Ты сосешь его и затем жуешь. Мне нравятся все вкусы, кроме вишневого.

Он не пропустил намеков в мой адрес после моего заявления. Ухмыльнувшись, он указал на лопнувший пузырь от жвачки у меня на носу.

— Ты права, вишня — отстой, — сказал он, бросая конфету на прилавок.