Сломленные

Оливия должна злиться на меня. И несколько часов назад, клянусь, так и было. Но сейчас она ведёт себя иначе, и мне это совсем не нравится. Я не доверяю прощению, которого не заслужил.

Самое забавное — я никогда раньше не вёл себя с девушками так беспардонно. Не стану корчить из себя телепата или типа того, но я знаю, что «отлично» совершенно не подразумевает этого под собой, а если ты спросишь девушку о том, можно ли тебе вместо вашего свидания сходить с друзьями на игру «Ред Сокс», она, скорее всего, ответит «иди», что значит «ты покойник».

У меня было несколько отношений. И только одни серьёзные. Достаточно серьёзные, чтобы они продолжились на расстоянии, когда я отправился в Афганистан. После моего возвращения медсестра сказала мне, что Эшли приходила повидаться.

Как-то раз.

Честно говоря, я не виню её за то, что она не стала торчать рядом после того, как увидела моё изуродованное лицо. Мои шрамы уродливы и сейчас, но тогда, когда они ещё были свежи, я выглядел просто чудовищно.

Отец как-то обмолвился, что Эшли вышла замуж за сына одного из его вице-президентов и родила близнецов. Не знаю, пытался ли он побудить меня таким образом действовать или ещё что, но правда в том, что я ничего не почувствовал, когда он рассказал мне об этом.

Суть: я и раньше знал девушек. Но штука в том, что с Оливией совсем другая история.

Она обращалась со мной как с тикающей бомбой, но в какой-то момент её поведение ушло в сторону большего, кхм, дружелюбия. Не то чтобы раньше оно сочилось враждебностью. Две недели назад я практически обозвал Оливию бесполезной шлюхой, а потом бросил ей в лицо её же бывшего парня и оставил рыдать в одиночестве на всю ночь (за мудачество выдают медали? Я заслужил одну), тем не менее, она не попыталась устроить игру в молчанку, и за это я начал уважать её ещё больше.

Но пусть она и вела себя совершенно цивильно, всё изменилось. Беседы стали короткими. Она больше не касалась меня, даже случайно. Чаще всего избегала продолжительного зрительного контакта и предпочитала «читать в одиночестве» во второй половине дня, потому что так могла сконцентрироваться.

Я должен быть в восторге. Дистанция между нами увеличилась без какого-либо труда. И это, по идее, должно быть наградой, однако больше походит на наказание.

Я скучаю по ней.

Но нельзя сказать, что в моей голове не звенят тревожные звоночки. Ведь без всякого предупреждения вернулась старая Оливия. И я чувствую себя до жути некомфортно.

Её длинные тонкие пальцы взмывают перед моим лицом и трижды щёлкают, поторапливая меня.

— Эй. Лэнгдон. Даже младенец может сделать больше приседаний. Сосредоточься.

Понимаете, о чём я? Старая Оливия. Её нахальная версия, которая не обращается со мной как с инвалидом. Мы в тренажёрном зале, она поглощена своей неистово любимой ролью персонального тренера — до чёртиков милой и бесящей одновременно.

Её волосы стянуты в высокий, задорный хвост, немного наводящий мои мысли на чирлидинг, и одета она в фиолетовый, а не привычно розовый. За исключением обуви. Кроссовки всё-таки розовые. Она настаивает на том, чтобы носить старые розовые, когда не бегает, потому что у неё есть лимит на то, сколько дней в неделю она готова выглядеть как, цитирую, «хренов бомж».

Впрочем, её манера одеваться на самом деле не важна. Потому что я делаю всё, что она пожелает.

Я приседаю.

С весом. Не особо тяжёлым, и даже близко не таким, какой я умудрялся поднимать до засады. Но я никогда и представить себе не мог, что буду способен на твёрдые повторяющиеся движения вверх-вниз, ни в каком виде. Нога даже не болит. Почти.

Я прикладываю последние силы и заканчиваю подход, как раз когда Оливия поднимает взгляд.

Она усмехается, доказывая, что усилия были не напрасны.

— Как ты?

— Дерьмово, — отвечаю я, всеми силами противясь её хорошему настроению.

Она подступает ближе. Я делаю шаг назад, но тренажёр не даёт мне пространства для манёвра. Маленькая проказница загнала меня в угол. Прижала близко и основательно. Другими словами — мука.

— Врунишка, — говорит она. — Тебе хорошо, и ты это знаешь.

Господи. Она говорит об упражнениях или своей близости? Потому что если одно ощущается отлично, то другое похоже на сладостно-горькую агонию.

Её глаза на мгновение скользят к моим губам, прежде чем она отступает назад.

Я прищуриваюсь. Она что-то задумала.

— Значит, мне и думать не стоит о том, чтобы уговорить тебя позаниматься со мной йогой? — интересуется она, поведя плечами, будто желая сбросить с них вес.

— Нет, чёрт возьми, — бормочу я. — Не имею ничего против йоги, вот только наблюдать, как ты занимаешься ею, гораздо лучше, чем практиковаться самому.

Её глаза темнеют, а я расплываюсь в довольной улыбке. В эту игру могут играть двое.