Слон императора

Мы почти добежали до Протиса: мне оставалось сделать лишь пару шагов, когда он все же сорвался вниз. Может быть, моряк пытался подтянуться на парапет и не рассчитал усилия, а возможно, его ладони вспотели и соскользнули. Он упал, когда мы уже почти дотягивались до него, и нам осталось лишь в ужасе смотреть сверху вниз. А там грек мгновенно вскочил на ноги и повернулся к туру. И даже тогда он мог бы уклониться от следующей атаки зверя, если бы не собаки. Все это время они с истерическим лаем метались по арене, и как только Протис выпрямился, одна из них толкнула его под колени, заставив потерять равновесие. Не успело мое сердце единожды стукнуть, как тур ринулся вперед, и на этот раз смертоносный удар его рогов – снизу вверх – пришелся моряку точно в живот. Юноша взлетел в воздух, перекувырнулся через голову и рухнул на песок уже безвольной куклой. Огромный бык за это время успел развернуться и с молниеносной быстротой вновь устремился к своей жертве, грозно направив вниз рога.

Я смотрел на происходящее, и у меня разрывалось сердце. Сцена гибели Вульфарда повторялась почти в точности. Тур вновь и вновь переворачивал изуродованное тело Протиса и, как только оно падало на песок, опять вонзал в него рога и подбрасывал его в воздух. Когда же страсть быка к убийству, наконец, оказалась утолена, он стряхнул тело на землю, на мгновение застыл в неподвижности, а потом медленно, с таким видом, будто понимал, что делает, согнул передние ноги и, опустившись на колени, вмял окровавленные останки несчастного грека в песок. После этого тур снова поднялся на ноги и осмотрел арену, как будто был удовлетворен содеянным, после чего, не обращая внимания на собак, неспешно затрусил в сторону своего стойла.

Двери его были распахнуты настежь. Вало, судя по всему, успешно вернул медведей в их помещение и приготовил туру дорогу, чтобы тот мог покинуть арену. Чудовищный бык миновал дверной проем и, наверно, отправился прямиком в свое стойло. Во всяком случае, я больше его не видел.

Оцепенев, я обвел глазами огромную пустую чашу Колизея, нависавшую над сценой кровавого бедствия. Суматоха разбудила обитателей соседних жилищ, и в каком-то окне теперь плясал неровный свет факела. Мой взгляд пробежал вдоль рядов сидений прямо напротив меня, и вдруг меня всего стиснуло сильнейшим спазмом. В глубокой тени, лежавшей на скамьях той стороны, где мы находились, чуть выше того уровня, на котором мы стояли, я заметил еще более темное пятно. Трудно было сказать наверняка, не померещилось ли оно мне, и все же там, подле одной из колонн, мне привиделся человеческий силуэт. Кто-то сидел на этом ряду и наблюдал. Когда я подумал о том, что этот зритель мог находиться там все это время и с интересом следить за гибелью Протиса как за представлением, по моей спине пробежали мурашки.

Вместе с Озриком я спустился на арену. Бездыханное тело грека было так изуродовано, что моему другу пришлось вернуться в дом и принести оттуда одеяло – иначе мы просто не смогли бы унести его. Ожидая возвращения Озрика, я снова посмотрел туда, где видел темное пятно, принятое мной за наблюдателя, – на сей раз там было пусто.

* * *

Отпевал Протиса греческий священник из церкви Святой Марии Космединской. Службу он провел в часовне, находившейся в Колизее, а потом мы похоронили моряка на кладбище, устроенном на заброшенной части арены. Вместо надгробия ему положили отколотый откуда-то кусок мрамора. По совету номенклатора мы сообщили властям, что Протис погиб в результате несчастного случая, когда тура вывели на прогулку. Павел объяснил, что таким образом нам удастся избежать расследования, которое городские власти должны будут провести, если обстоятельства смерти покажутся подозрительными. В таком случае нам не позволят покинуть город еще несколько месяцев. Мы с Озриком заранее договорились, что не будем упоминать о самом деликатном моменте: о том, что в ту страшную ночь все наши животные оказались на свободе. Никто из нас не хотел, чтобы говорили, будто несчастье произошло по вине Вало.