Слоник из яшмы. По замкнутому кругу

Досадуя на себя за то, что конфликт Жарковых против воли отнимал у него слишком много времени, Никитин вышел в коридор с Забалуевой и спросил:

— Пелагея Дмитриевна, а почему вся тяжесть вины обрушилась на одну Дусю? Почему до сих пор никто не беседовал с Борисом Жарковым, не пытался выяснить, какую роль играл он сам во всей этой неприглядной истории?

— Как же не беседовал! — удивилась Забалуева. — Я его вызывала в завком, Михаил Нестерович и комсорг присутствовали.

— Если не секрет — расскажите!

— И рассказывать-то вроде как нечего. Пришел Жарков злой, колючий. Сел на диван. «Звали?» — говорит. Я не отвечаю, звоню парторгу. Михаил Нестерович пришел с комсоргом. При виде их Жарков встает: «Ошибочка произошла, я беспартийный!» Михаил Нестерович сделал вид, будто этого не слышал, и говорит: «Нам судьба Дуси, товарищ Жарков, не безразлична. Расскажите, что у вас между собой произошло?» Жарков усмехнулся: «Это понятно, что вам Дусина судьба дороже. А вы того не учитываете, что я комнату в Москве бросил, с работы ушел и все ради любви к Дусе». — «В этом мы, — комсорг говорит, — сами разберемся. Вы нам расскажите обстоятельства дела». — «Обстоятельства такие, — продолжает Жарков. — Просил меня Леонид Исаков подменить его на дежурство, он в город с женой собирался ехать, я согласился. Выхожу из дома, встречаю Исакова, оказывается, его мастер сам подменил. «Давай, — предложил Исаков, — зайдем в парк, по одной пропустим!» Исаков действительно любит заложить за воротник, — пояснила Забалуева. — Всем хорош парень: и работник, и муж, и товарищ, а выпьет — свинья свиньей! Зашли они в парк, там есть такая «забегаловка». Выпили по сто с «прицепом» (так у них кружка пива называется), оба захмелели. Исаков и говорит Жаркову: «Вон видишь, на скамейке девушка сидит, она к нам на завод назначение получила, можешь с ней познакомиться?» — «А меня, — рассказывает Жарков, — очень этот «прицеп» в голову ударил. «Отчего не смогу, в один момент!» Ну и… Дальше вам, Федор Степанович, все известно. «У меня, — говорит Жарков, — от пощечины этой до сих пор душа горит. Я Дусю люблю и готов просить у нее прощение. Только она дома не ночует, а на производстве. Если приду, она к вахтеру громко обращается — почему на участке посторонние шляются? Людей стыдно».

— Глупая история, — согласился Никитин. — Я бы на месте завкома закрыл «забегаловку» в парке культуры.

— Пробовали, — безнадежно махнув рукой, ответила Забалуева. — Эта «забегаловка» от треста ресторанов, им план, видишь, надо выполнять. Да и все равно: закроешь киоск в парке, они на вокзал пойдут. Кто беду ищет — тот зелье сыщет! Я в каком-то журнале читала: в Англии, это в старое время было, один лорд бритвой горло себе перерезал. Король ихний очень рассердился и запретил бритвы во всем государстве. Я это к тому, Федор Степанович, что запрещением водки пьянства не уничтожить. Надо бороться за каждого человека в отдельности.

Против последнего возразить что-либо было трудно. Никитин простился с Пелагеей Дмитриевной и на лифте поднялся в семнадцатый цех. Надо было собраться с мыслями и произвести некоторую «переоценку ценностей» тех сведений, что ему уже удалось собрать.

«Почему семнадцатый? — думал он. — Самые точные, исчерпывающие сведения об авиаприцеле, вплоть до рабочих чертежей, можно было бы добыть в ЦКБ, или в КБ главного технолога, или в цехе электроники, где производится монтаж счетно-решающей части прицела, и, наконец, на испытательном полигоне, или, как его здесь называют, тренажере. Почему же вражеский агент избрал в качестве объекта наблюдений семнадцатый цех? Какие сведения мог получить агент в семнадцатом цехе? Если судить по сделанным снимкам, то самые примитивные — общий вид сверху отдельных блоков прицела. Даже крупные специалисты в области прицельного приборостроения по этим снимкам могли бы составить себе лишь общее представление о прицеле, не больше. И все-таки агент обосновался в семнадцатом цехе. Почему?»

Никитин открыл дверь и вошел на участок большого конвейера. Перед ним справа налево под небольшим углом друг к другу шли две линии пульсирующего конвейера, затем они сливались в одну и уходили через люк на соседний участок, унося на себе прицел для последней операции — юстирования.

Если посмотреть на конвейер сверху, он представлял собой букву «V». По обеим сторонам конвейерной ленты, примыкая вплотную, стояли верстаки, окрашенные белой эмалью. У каждой ленты одиночного конвейера по восемь рабочих мест, по восемь лотков с готовыми блоками и деталями прибора. Там, где две ленты конвейера сливались в одну, — четыре рабочих места. На левой ленте конвейера производилась сборка готовых блоков оптики, на правой — электроники. На сдвоенной части конвейера — окончательная сборка прицела.

На конвейере Никитин увидел блоки прибора «АП-4-55». Микроснимки именно этого авиаприцела были обнаружены под русским пейзажем сентиментального прелата Штаудэ.