Трактат о ветрах: как он воет, как раскачивает деревья, осязанье его лицом.
Пока солнце низкое, и тени особенно причудливо длинные.
Дотягиваюсь взглядом до могил.
Мужик поцеловал подножие креста на Голгофе, а баба ему: Миша! Миша! Куда я тебя учила – в ножки.
Дремлю у стола для записок, подрыгивая ногой.
На кладбище мне несколько раз попались на глаза рыжие крысы.
Мало людей и машин, улица на углу с Авиационной перегорожена. Редкая возможность при свете дня наблюдать пустынность городского клочка.
На улице мужик разговаривает по телефону. Рядом с ним несколько белых пакетов, похожих издали на стадо гусей.
У женщин, заходящих с жары, мокро между лопаток.
У церковного прилавка мама с мальчиком и старый дядечка. У мальчика оторвалась маленькая пуговичка, через минуту у дядечки из кармана выпала булка.
Молодые липы трепещут листвой на вечернем жарком ветру.
Когда под ветром ель и береза шевелятся, видно, что это два дерева, разных не только по форме, но и по содержанию. Как будто и человек бывает более лиственным, либо хвойным.
Большая чайка взлетает из мокрой травы. Чайка до чего большая, шею вытянет – как гусь.
Бабушки у канона говорят о недавно умершем священнике: ему теперь ничего не надо. Ни есть, ни пить – ничего не надо. Жалко, – говорит другая. – Конечно, жалко, не то слово, жалко!
Ну вот и ветер, от предчувствия которого у меня щемило сердце. Но вот ветер поутих, и его защемило снова.
Девушка у кладбища фотографирует собаку: усадила ее так, чтобы в кадр поместилась цветочная клумба.
Истинное призвание поэзии – утешение.
У женщины высыпались монетки, и раскатились по камню.
Розовая девочка с игрушечной коляской. Приходят на ум: игрушечный гробик, игрушечный катафалк.
На могильном кресте для священника фамилию поставили в скобки, а так, оказывается, делается только для монахов.
На трапезе заговорили про медуз, что, оказывается, врагов у них нет, а они все ядовитые. Их враг только море, выбрасывающее их на берег.
По нестриженной траве ходить мокро.
Юноша в церкви кланяется так низко, что между расставленных ног показывается его перевернутое лицо.
Трава разрослась в получеловеческий рост.
Взлохмаченное небо.
Женщина спросила про икону: а кто это с крыльями? – И произнося «с крыльями», помахала руками.
Кто-то разорвал исповедальную записку о грехах и выбросил в урну а ветер разметал обрывки по площади. Я их собрал, скомкал получше и бросил обратно, а ветер снова разметал и расправил.
Мужчина объясняет дочке лет восьми-десяти: он отдал сына, чтобы люди его растерзали – искупил грехи человеческие.
На отпевании мужчина фотографирует покойную в гробу на телефон, издающий звук капающей воды.
Слушая шум деревьев, я подумал, а шумят ли деревья зимой? Или лишь ветер шумит, а деревья молчат.
Папа присел на корточки, фотографирует снизу вверх сына, играющего на скрипке на фоне церкви.
Настоятель в проповеди сказал, что Предтече усекли главу «по прихоти какой-то
Опять с неба сыпется это слабое подобье снега, и даже не тает, а остается, покрывая землю белым налетом. Кажется, что сейчас полетят листья, и опадут на снег. И опять пойдет снег, и укроет листья.
Теперь вместо снега хлещет по лицу холодный дождь.
Первые сумерки со снегом: земля светлее неба.
У стола для записок долго сидит негритянская девушка с грустным лицом.
Таня заметила на краю паперти пятна крови. Я связал это с тем париком, что утром обнаружил у входа. Шла ночью пьяная, споткнулась, разбила голову, потеряла парик.
У некрасивой девочки забавные маленькие фигурки: тоненькая балерина, а другая, кажется, продавщица овощей. Мне показалось, у нее в руках маленькая морковка.
Играла в свои фигурки, присев у записочного стола.
Опадет, затвердеет, сожмется
На плите подле меня лежал недоеденный бутерброд: глупо, не к месту. Скинул его на землю, так как это не хлеб, а лишь бутерброд.
Часть первая: опадет
Одинаковый звук
Славик купил у Т. картину – и мы купили новый диван.