Слоны и песок

Иногда сторож меняет профессию. Вот он пытается починить колесо инвалидной коляски, а вскорости узнает, что «колясочник» умер. Или поднимает на лебедке на крышу напарника, случайно зацепившегося за крюк телогрейкой. Или Богородица выпадает у него из киота, и под глазом у нее появляется ссадина.

Энциклопедия жизни церковной: свечница, алтарница, настоятель. Некий персонаж, которого все называют Пророк.

Венчания, отпевания, иконы. Разнообразные прихожане. Странная девочка в комбинезоне в очках, неугомонный мальчик, толкающий на паперти детей.

Живой и мертвый церковный люд. «Дочка умерла, внучка умерла,» – бормочет у канона старушка. Алкоголик Андрюха помирает от «льдинки», средства для мытья стекол. «Ангел говорит об избавлении тленного человеческого существа». От сторожа ничто не укроется. Иногда происходит что-нибудь странное: он раскидывает по кладбищу белые камешки с неизвестного озера Чебуркуль по просьбе старушки, а через пару недель в это самое доселе незнакомое ему озеро падает метеорит.

А что делать сторожу, если в церковь ворвутся вдруг «Пусси Райот»? И на этот счет существуют четкие инструкции: «Димыч, камеру выбивай – точным ударом в челюсть».

Церковь нужна не чтобы глазеть вокруг, – заключает сторож, – а чтоб заглянуть в себя. И там натыкаешься на по-сю и потустороннее. Возможно ли записывание и там?

И тогда, сквозь повседневный шум медленного, услышишь мгновенное.

Маргарита Меклина

На листках

Луна

Десятый час. Огромная луна. В светлом небе огромная луна выглядит еще полнее. Особенно сквозь чугунную решетку большого церковного окна. Когда стоишь к нему вплотную, она нормального размера, а если отходишь к противоположной стене, начинает казаться непомерно огромной.

Рань. Луна садится за дома.

Величественная картина: похоже на отношения (наедине) сильно влюбленных друг в друга людей.

Отвык испытывать тоску. На елках появились свежие побеги: зачаточки шишечек. Дождь кончился, слабая рябь на лужах. Человек в резиновых сапогах гуляет с собакой. Среди неподстриженных одуванчиков.

Обнаглевший писатель пишет у всех на глазах – прямо про них.

Мамочка дала годовалому ребенку листик и ручку. Он водит ручкой по листку (навесу). Жаль, что ничего не остается на листке. Устами младенца глаголет истина, рукою – водит Бог.

Со мною что-то случилось: я стал улыбаться всем без разбору.

На окнах церковных решетка. В лавке продается книжка «Из окна темницы». Решетки покрашены графитовой краской. Когда перед Пасхой я мою окна, то лажу по ним.

Вспугивая голубей, дети гурьбой идут мимо церкви. Лужи блестят. На зеленой поляне физкультурницы машут ногами. У девушек что-нибудь розовое. Физкультурницы отчего-то расположились в тени и почти не видны. Только розовое выделяется. Двое физкультурников обнимаются, стоя поодаль от других. Вот отдалились совсем и пошли «в лесок». Теперь их не видно. А остальные приблизились, перепрыгнули через лужи, блестящие по краям, и скрылись.

После ясного дня церковь погружается в полумрак. Я гляжу на ту же лужу, елки, могилы, траву, больницу. Лужи уже не блестят.

На месте отъехавшей машины осталось квадратное сухое пятно.

Воровато достаю листок из внутреннего кармана, даже не спрятавшись за киот. Я пишу кратко, а мысль люблю размазать.

Настолько мелкая морось, что заметна она лишь по дрожанью луж.

В искусстве должен быть и арьергард: при отступлении под натиском не – искусства.

Тень от дыма отражается на стене, а самого дыма в воздухе не видать.

Полная луна над елками.

Бывает, я стою с закрытыми глазами, моргая наизнанку.

Во что же дети превратили застывшую за ночь лужу! Разбив ее на тысячу осколков, как зеркало снежной королевы. Теперь на месте лужи – яма.

В лавке продается книжка «заПИСКи еПИСКопа».

Литература, летучая как дым.

Как сяду, сразу дремлется.

На обратном пути с концерта заныла нога, и овладело привычное угрюмство.

После долгих морозов зябко, пасмурно и промозгло.

Снежок понемножку
падает на дорожку.
Девушка кидает в кружк
бумажку за бумажкой.

Месяц растет, за вечер перерос за половину.

Мужичок раньше ходил каждый день, а потом надолго исчез, и вот он снова здесь, ничуть не изменившийся.

Он ни с кем не говорил, просто стоял подолгу на одном месте до самого закрытия.

Вот так же Миша перестал ходить, и я его почти сразу же забыл.

Простуженная Зина моет полы, отжимает тряпку в ведро. Снег мельтешит. По тому, как женщина одета, видно: она довольна своей фигурой. А Миша все же пришел, седой и краснолицый, молится кого-то за упокой.

Мужчина, чтобы лучше поклониться, перед поклоном отгибается назад. Отклонится, перекрестится, кланяется.

Наверно, я возраст свой ощущаю как сумерки, вот и полюбил сумерки, особенно зимние, белые.

Перед Богоявленьем трактор сгребал с площади снег. Теперь за церковью снежные кряжи.

Присел у стола д/записок, положил ногу на ногу и вращаю носком ботинка против ч/стрелки.

Мужчина с шумом выпустил из себя воздух, немного расставил ноги. У черных ботинок длинные загнутые вверх носки.