Слова

Ее взгляд находит пианино, и ее карие, широко распахнутые глаза становятся еще больше, когда она замечает еще один предмет.

Пока Леннон вчера спала, я порылся в шкафу и нашел старый дневник, засунутый в какую-то коробку в дальнем углу.

– Я его не читал.

Однако мне безумно хотелось. Но я не отважился. Не потому, что не мог, а потому, что он принадлежит ей. И только Леннон решает, с кем делиться своим творчеством. Не я.

Повернувшись, я касаюсь ее щеки.

– Знаю, что упрямство досталось тебе от отца, но ты также унаследовала его силу.

Она тяжело сглатывает.

– В последнее время я не чувствую себя такой уж сильной.

Но она сильная. Самый сильный человек из всех, кого я знаю.

– Держу пари, что твой отец тоже не чувствовал себя таковым после смерти твоей мамы. – Я показываю на пианино. – Но он все равно творил.

Вижу, что Леннон хочет возразить, но я пока не закончил.

– Знаю, что легче выйти за дверь. Знаю, что проще оттолкнуть меня и всех остальных, потому как тебе чертовски больно. Что легче поддаться горю и позволить ему одержать верх.

Точно так же, как я поступал со своим чувством вины.

Я медленно вдыхаю и выдыхаю.

– Но кое-кто, кто намного умнее меня, однажды сказал, что нас определяют не наши ошибки… а то, как мы поступаем, совершив их. – Я приподнимаю ее подбородок. – Не позволяй своему горю решать за тебя, Леннон. Не позволяй смерти твоего отца стать его концом, потому что его величайшее творение все еще здесь. И он бы не желал, чтобы ты провела остаток своей жизни, оплакивая его. Он бы хотел, чтобы ты жила.

По щеке Леннон скатывается слеза, и ее взгляд снова устремляется к пианино.

Я вижу желание в ее глазах. Только, в отличие от меня, она может стать не просто сосудом для волшебства.

Она та, кто может его сотворить.

– Прошли годы с тех пор, как я делала что-то подобное. Не думаю, что смогу.

Леннон ошибается.

Она не знает этого, но я подслушал ее разговор с отцом в тот день… немного.

Я не собирался, но, когда он заставил ее спеть свою песню, я поспешил вернуться и прижать ухо к двери, чтобы послушать.

Однако вскоре после этого он произнес нечто такое, чего я никогда не забуду. То, что Леннон нужно было услышать.

– Не позволяй своей неуверенности затмить то, что оживляет твою душу. Иначе будешь ходить по этой земле, никогда не чувствуя себя цельной… А так жить нельзя.

Она замирает, на ее лице одновременно отражаются боль и обожание.

Я подхожу к пианино.

– Проведи время с отцом и выпусти все, что накопилось у тебя внутри. Потому что только так ты сможешь это пережить.

Леннон смотрит на пианино так долго, что мне кажется, она замышляет побег.

Но, в конце концов, она делает несколько шагов, потом еще парочку и садится на скамейку.

– Хорошо. – Слабая улыбка касается ее губ. – Но я знаю, ты хочешь, чтобы я снова начала писать только потому, что у нас нет брачного контракта. А это значит, что ты имеешь право на половину супружеского имущества.

Вот и она.

Ухмыляясь, я целую ее в лоб.

– Я чертовски сильно люблю тебя.

Предоставив ей свободу, я выхожу за дверь и закрываю ее за собой.

И задерживаю дыхание, пока у меня не остается выбора, кроме как сделать небольшой вдох.

Тогда это и происходит.

Уголок моего рта приподнимается, когда темный, мелодичный звук доносится до моих ушей.

Потому как я знаю, что с ней все будет в порядке.

Эпилог

Три месяца спустя…

Бросив взгляд на часы, я чувствую, как во мне нарастает раздражение. Я опаздываю на долбаных сорок пять минут.

Чертов Мемфис. Или, скорее, Гвинет.

Причина моей задержки в том, что он сегодня опоздал в студию.

Я думал, что навсегда покончил с музыкой, но пару месяцев назад мне неожиданно позвонил Вик. Извинился ли он за то, что пытался действовать за моей спиной и заменить меня? Конечно, нет.

Однако этот подонок сообщил, что Existentialism станет первым синглом альбома, а в дальнейшем группа сможет больше влиять на музыку, которую мы хотим делать.

Я был потрясен, потому как не только стал врагом номер один для публики, но и Вик твердо намеревался избавиться от меня. Безусловно, по веским причинам.

Не уверен, что именно побудило его передумать, но, по словам Чендлера, это самая близкая к извинениям речь, которую Вик когда-либо произносил.

Не желая так легко сдаваться, я заставил его попотеть и дал понять, что подумаю о возвращении. Он немного поворчал, а потом заявил, что забронировал студию на следующий день после Нового года и ожидает, что я там появлюсь.

Я так и не сказал, приду или нет.

Пока один человек сегодня утром не убедил меня пойти.

Я не пел уже несколько месяцев и был уверен, что ни на что не годен, но Сторм и Мемфис тоже пришли – хотя один из них опоздал, – и мы решили записать Existentialism в старом стиле.

Что значит, мы исполнили свои партии одновременно, а не по отдельности. Это было чертовски круто.

Я прикидываю, смогу ли убедить Вика позволить нам записать остальные песни на альбоме таким же образом, потому что в подобной музыке присутствует аутентичность.

Мой телефон вибрирует, и на экране мелькает имя Чендлера. Отклонив звонок, я открываю дверь.