Слова

Я близко. Так близко. Он тоже это чувствует, и на его губах играет самодовольная ухмылка, пока он наблюдает за мной из-под полуприкрытых век.

Врываясь в меня, Феникс прижимается ртом к моему уху.

– Умоляй смазать член твоей влагой.

Мое тело напряжено, легкие сжаты… Но я умоляю так сильно, что уверена – бедная миссис Палма по соседству меня слышит.

Напряжение становится сильнее, глубже, интенсивнее, пока у меня не остается выбора, кроме как отпустить его.

Я кончаю, сжимаясь изо всех сил и впиваясь ногтями в спину Феникса с такой мощью, что он исторгает проклятия.

И открываю глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как на его лице отражается истинное удовольствие. Феникс издает гортанный стон, и его губы прижимаются к моим, когда меня заполняет горячая жидкость.

Мы целуемся до опухших губ. До нехватки воздуха.

Феникс оказался прав. Было много просьб, но умолял вовсе не он.

Потому что каким-то образом он точно знал, что мне сегодня нужно, и подарил мне это.

– Я люблю тебя, – шепчет он мне в губы.

Мое сердце трепещет, точно крылышки колибри, и я улыбаюсь. Прилив непередаваемых эмоций сдавливает мою грудь.

– Я тоже люблю тебя.

Безумно.

Но как только Феникс выскальзывает из меня, пустота – горе, поймавшее меня в ловушку, – возвращается.

Когда Феникс крепко засыпает, я сворачиваюсь возле него и даю волю слезам.

Потому что знаю, что эта пустота никогда не исчезнет.

Глава 81

Феникс

Вчера был тяжелый день.

Леннон осталась в постели и большую часть времени проплакала в моих объятиях.

Она боится, что боль никогда не уйдет, и я сказал ей холодную, суровую правду.

Боль не отступит. Потому что тоска по отцу никуда не денется.

Но она не будет всегда ощущаться так остро, как сейчас. Леннон просто нужно позволить себе начать исцеляться.

К счастью, кажется, я придумал кое-что, что могло бы в этом помочь.

Я размышляю над тем, стоит ли мне говорить об этом сегодня, когда смотрю на ее сторону кровати… и замечаю, что ее там нет.

– Леннон?

В ответ тишина.

Опасаясь худшего, я обыскиваю все комнаты, прежде чем спуститься вниз.

Мышцы в моей груди напрягаются от облегчения – и удивления, – когда я обнаруживаю свою жену на кухне, попивающую кофе и насыпающую хлопья в миску.

Я целую ее в макушку, направляясь к холодильнику.

– Привет.

Она улыбается мне.

– Привет.

Леннон идет к кухонному столу, но потом разворачивается и направляется в гостиную.

Мне хочется избавиться от этого гребаного стола, потому что знаю, что каждый раз, когда Леннон видит его, она не может не думать об отце.

Однако она еще не достигла нужной стадии.

Но у нее снова появился аппетит, и она ест, так что это определенно прогресс.

Приготовив себе кашу, я присоединяюсь к ней на диване в гостиной.

Я вижу, как Леннон погрузилась в свои мысли, потому что она хмурится, сведя брови вместе.

– Что происходит в твоей головке?

Она тщательно пережевывает и глотает, прежде чем ответить.

– Что, если я забуду его голос?

– Не забудешь. – Когда она начинает протестовать, я говорю: – Мы живем в цифровую эпоху. Есть голосовая почта и видео. Все это можно сохранить, и ты будешь прослушивать записи, когда захочешь.

Она заметно расслабляется… а потом бледнеет.

– А что, если у меня будет деменция, как у моего отца, и я забуду его?

Поставив миску на журнальный столик, я провожу большим пальцем по ее груди в области сердца.

– Он всегда будет там.

Леннон съедает еще одну ложку хлопьев.

– Ненавижу, что его нет рядом.

– Знаю.

Но со временем станет легче.

Притянув Леннон в объятия, я целую ее в висок.

– Ты доверяешь мне?

Замешательство затуманивает ее взгляд, и она наклоняет голову, чтобы взглянуть на меня.

– Да. – Она продолжает смотреть на меня. – Почему спрашиваешь?

Потому что знаю, что поможет ей пройти через это.

Поднявшись на ноги, я беру ее за руку.

– Пойдем со мной.

Несмотря на сомнения, она следует за мной вверх по лестнице.

Однако, когда мы доходим до двери в спальню ее отца, она качает головой и упирается.

– Я не могу туда войти.

Леннон терпеть не может, когда я подталкиваю ее к чему-то, и я все понимаю, ведь чувствую то же самое, когда она проделывает это же со мной. Это чертовски раздражает, и мое первое желание – закрыться ото всех.

Но мы продолжаем заниматься этим, потому что понимаем друг друга… лучше, чем кто-либо.

Для Леннон музыка – терапия, но она засунула ее в коробку, которую не позволяет себе открыть.

Она не разрешает себе творить… но в этом ее сущность.

Музыка придает ей цельность.

Я забрал это у нее, но сделаю все, чтобы вернуть.

В том числе откажусь от музыки. Потому что не смогу быть цельным, пока Леннон снова не станет такой же.

Когда она ломается… ломаюсь и я.

Даже если сам несу за это ответственность.

Повернув ручку, я открываю дверь.

– Доверься мне.

Люди любят ее песню не потому, что ее спел я. Вовсе нет. Они чувствуют ее.

Потому что отождествляют себя с ее болью.

Потому что Леннон вложила все до последней капли в свое творчество.

Потому что ее слова – ее музыка – ее искусство спасло их.

Пришло время, чтобы оно вновь спасло саму Леннон.