Слова без музыки. Воспоминания

Мой первый лофт представлял собой неотапливаемую квадратную комнату, огромную по сравнению с моими прежними съемными квартирами. Имелись уборная и раковина с краном, вода была только холодная. Соседи и друзья (в здании жили сплошь художники) научили меня бытовым хитростям. Для начала я освоил, как управляться с печью-буржуйкой: установил ее на чугунной плите у окна, дымоход вывел через форточку. В этих кварталах дрова можно было отыскать без труда, в любом объеме. Я топил печку почти исключительно деревянными поддонами, которые использовались при транспортировке различных материалов, промтоваров, а иногда и рыбы. Ненужные поддоны просто выбрасывались на тротуар. Выходишь на промысел с молотком и пилой и меньше чем через час возвращаешься с охапками разломанных дощечек. Правда, дровами мы топили, только когда не было угля. В нашем здании была пустая шахта лифта. Я и еще несколько соседей скинулись, заказали полтонны битуминозного угля и сами его разгрузили — перекидали прямо в шахту. Из шахты мы таскали уголь в свои лофты, одно ведро враз.

Я научился набивать печку углем так, чтобы он горел восемь-десять часов подряд и его даже не приходилось бы ворошить. Вот как это делалось: сначала сооружаешь добротный фундамент из древесного угля. На нем выкладываешь каменный уголь в форме полупирамиды во всю высоту печки. Тогда каменный уголь, сгорая, будет соскальзывать вниз, на слой древесного. В этот момент следует закрыть все заслонки и отверстия, через которые в печь поступает воздух. Печки не были абсолютно герметичными — не чета красивым вермонтским печкам, которые можно купить сегодня, но все же без широких щелей. Я всегда держал на печке ведро с водой: она нагревалась, я ей умывался и мыл посуду. Правильно растопленная печка могла гореть всю ночь. Утром я убирал золу и подкладывал уголь. Частенько печь топилась целую неделю подряд: огонь гасили только для того, чтобы выгрести всю золу и затопить сызнова. Если требовалась очень горячая вода, ты просто открывал вентиляционное отверстие под передней дверцей и отодвигал заслонку на трубе дымохода, и минут через двадцать-тридцать печь накалялась докрасна. Я иногда раскалял ее напоказ гостям — просто чтобы пощеголять.

Раздобыть печку было несложно. В Нижнем Манхэттене было много хозяйственных магазинов, где печки стояли прямо на тротуаре перед входом и стоили сорок-пятьдесят долларов. А еще можно было заглянуть в магазин сантехники «У Ли-Сэма» на углу 17-й улицы и Седьмой авеню. Там на тротуаре всегда стояло несколько печек. У печного отопления был только один минус: мы использовали не антрацит, а битуминозный уголь, и по лофтам рассеивалась мелкая, но очень прилипчивая угольная пыль. Спустя несколько лет в Париже я снова обзавелся печью. Разумеется, к тому времени я сделался настоящим высококвалифицированным истопником, и мне очень нравился твердый антрацит, который доставляли в наше atelier огромными мешками. Антрацит горит намного чище, но управиться с ним не очень легко, а разжечь его — еще труднее.

За лофт на Фронт-стрит с меня брали тридцать долларов в месяц. Вскоре я обнаружил, что художники, остальные жильцы, сердиты на меня, потому что платят всего по двадцать пять. Они были уверены, что арендодатель, пользуясь моей неискушенностью, выставил мне завышенную цену и теперь под этим предлогом повысит плату для всех. Но, по-моему, этого так и не случилось. Я ежемесячно вносил арендную плату на счет какой-то «Стерлинг-Риэл-Эстейт» в Лонг-Айленд-Сити. Просто посылал им тридцать долларов денежным переводом. Насколько помню, я даже не подписывал договор аренды.

Кроме меня, там жили одни художники. Я близко подружился с живописцем из Лондона Джоном Раусоном, который был всего на несколько лет старше меня. Именно Джон в основном обучал меня тонкостям жизни в лофте, какой она была в нашей среде в конце 50-х. Это он научил меня укладывать уголь в печку. Джон сам себе крутил папиросы, и я тоже этому научился. Он научил меня читать «И-Цзин». Он был невысокий, стройный, носил очки с толстыми стеклами. Говорил он редко, причем с акцентом лондонского кокни, звучавшим очень эффектно. Его суждения о живописи, политике, поэзии и женщинах были четкими и меткими, хотя порой чересчур суровыми. Джон прохладно отнесся к тому, что мы с Мишелем в то время сблизились с Йоги Витальдасом, учителем йоги. Что касается интереса Джона к «И-Цзин», то, насколько я понимаю, его привлекала не столько китайская философия (хотя в ней он тоже кое-что смыслил), сколько тот факт, что композитор Джон Кейдж разработал метод сочинения музыки на основе этой книги. Раусон был прекрасный, просто прекрасный художник. Писал в стиле квазиреализма: натюрморты и пейзажи.