Слова через край

У окошечка налогового отдела — посетители, причитающие на манер плакальщиц в античной трагедии. А потом — коридоры, шкафы, лесенки, переходы, в которых сталкиваются, мешают друг другу чиновники, волокущие охапки канцелярских папок и ищущие затерявшееся «дело»; ящики открываются и закрываются, из них подымаются клубы пыли и несутся звуки музыки самых различных эпох, даже весьма далеких. Вот из одного неожиданно раздается мотив «Джовинеццы»[16] и выглядывают головы в черных фашистских фесках, но архивариус поспешно захлопывает ящик и продолжает рыться в соседнем, при этом выполняя все резолюции, которые находит на бумагах: «Смотри исходящий номер», «Можете плакать», «Приходите завтра» (сцена принимает форму и цвет игрового поля из старинной игры «Вверх и вниз»; она состоит в том, что гражданин перемещается, словно фишка, в зависимости от выпавшего числа очков на игральной кости).

На улице стайки детей идут в школу, пуская и ловя солнечные зайчики. Идут дети в школу и по деревенскому проселку, у некоторых за плечами ранцы, а один тащит на себе, как в книге Де, Амичиса[17], другого ребенка, держащего в руках костыли, — это обложка журнала «Доменика дель коррьере». Вот вдалеке показалась школа. К массивному зданию со всех сторон стекаются дети — пешком, на велосипедах, верхом на своих товарищах. Всех их поглощает величественный подъезд — всех, за исключением одного, который вместо того, чтобы идти на занятия, решил прогулять школу и вприпрыжку направляется в поля. Это не кто иной, как Пиноккио.

Солнце все ярче заливает экран, и под его лучами вдруг словно раздергивается занавес: нам предстает Неаполь. Сперва — небо с барочными облачками, откуда святые глядят вниз, а снизу несутся жалобные голоса, молящие о прощении, о чуде, заклинающие открыть, на какие номера падает выигрыш в лотерее. Некоторые святые спускаются, доставляя на землю счастливые номера, телевизоры, нарядную одежду, мотороллеры, ослепительно сверкающие кастрюли. Начинается оживленное движение взад-вперед между землей и небом: святые возвращаются наверх, нагруженные ex voto — дарами верующих за сотворенные чудеса: маленькими костылями, серебряными сердечками и руками.

Шум городских рынков сопровождается панорамой цифр — это цены на товары, нескончаемые ряды цифр на бумажках, выставленных над разными изделиями и продуктами. Каскад ощипанных кур и глаза человека, устремленные на бумажку с недоступной ему ценой. Начинается борьба человека с цифрами: он пытается уменьшить эти огромные цифры, сломать поперек восьмерку, чтобы получилось два нуля, перегнуть в другую сторону хвостик у пятерки, чтобы превратить ее в тройку; наглые и грубые десять тысяч одним резким ударом, отсекающим единицу, становятся жалкой вереницей нулей и повисают, как выпотрошенные кишки; перевернутая девятка становится шестеркой, но ей удается подняться и вновь превратиться в девять; усталая и раненая восьмерка присаживается отдохнуть на четверку. Битва разгорается, в бой вступают счетные машины, изрытая мириады цифр и арифметических знаков: плюсы, минусы, знаки умножения со звоном выскакивают из машин. Они градом обрушиваются на человека и погребают его; венчает эту гору цифр последний выскочивший из машины плюсик — наподобие креста.

На границе в нашу страну вторгаются целые армии фотоаппаратов: толпы иностранцев, рассеявшись во все стороны, принимаются жадно фотографировать: в Риме они снимают Колизей, но внезапно пускаются в бегство — из-за руин выходит рыкающий лев. Туристы фотографируют что угодно: камень, женский зад, памятник и по ошибке даже самих себя. Вдруг раздается автоматная очередь, и на землю падает убитая наповал женщина.

Она как две капли воды похожа на Анну Маньяни, которую вот так убили в фильме «Рим — открытый город». Но у туристов нет ни минуты времени — они не могут ни приостановиться, ни обменяться впечатлениями. Им еще надо так много посмотреть! Во Флоренции, в галерее Уффици, они чуть ли не бегом проносятся мимо знаменитых полотен, подгоняемые объяснениями гида, — настолько поспешно, что Венера Боттичелли по ошибке попадает на картину Тициана, а фигуры с полотен Рафаэля оказываются на полотнах Пьеро делла Франческа.