Слова через край

Наступил вечер, час пиццы, что выходит из печи под пение бродячих музыкантов. Как она красива, весела, радостна, когда появляется на столе! Если показать ее сверху самым крупным планом, то ее поверхность похожа не на пиццу, а напоминает пейзаж из фантастической книги: тесто дыбится, образуя горы, в которых разверзлись широкие кратеры, извергающие дым и лаву, и в отблесках огня пред нами оживает картина страшной катастрофы, разрушившей Помпею, — небо, сперва все красное, а потом закрывшееся тучами пепла, которые опускаются, подобно покрову, на светлые и веселые римские виллы, на спасающихся бегством людей, заставляя их навеки застыть в последнем движении перед смертью.

Мало-помалу пицца принимает вновь свои истинные скромные размеры, хотя листочки душистой травы корчатся на ней, как горящие деревья, как сожженные леса. Но бояться нечего: пение певцов, аккомпанирующих себе на мандолинах, действует на нас ободряюще и успокоительно.

В домах тоже слушают песни. Все сгрудились перед экранами телевизоров. Песни, песни, песни, старые, такие, как «Санта-Лючия». На судне эмигранты со слезами на глазах смотрит на удаляющийся Неаполь, но вдруг; когда Неаполь совсем было скрылся из виду, все дружно бросаются в море — их ничем не удержать — и плывут, сильными взмахами разрезая волны, назад, к родному городу. Слышатся песни, например «Мама»: целые толпы итальянцев, зовущих маму. Они размахивают флагами и плакатами с надписью «Мама». Постепенно их заглушает новая мелодия, медленная и торжественная. Голос кантасторие[22] повествует нам о смерти сицилийца Туридду Карневале[23]. Мы видим крестьян с лопатами и мотыгами на плечах. Пешие, верхом, на велосипедах, они во главе с Туридду захватывают большое необрабатываемое поле и сразу же радостно принимаются за работу. Но из зарослей колючего кустарника высовывается дуло двустволки, два черных отверстия, гремит выстрел, сражающий Туридду, как раз когда он, сидя в седле, с улыбкой глядел на счастливое начало работы. С удовлетворенной усмешкой улетают прочь сидевшие вокруг на сухих деревьях большие птицы с баронскими гербами на крыльях.

В остериях Тосканы, Эмилии, Ломбардии, Генуи, Пьемонта простой народ играет в карты в дыму трубок и сигар. Картами изо всех сил бьют по столу, гул голосов растет, люди кричат, чуть ли не ссорятся, на всех диалектах. Слышатся звуки труб, войска короля чаш сражаются с войсками короля мечей, солдаты короля палок схватились с солдатами короля денег[24], образуя группы и композиции, напоминающие полотна великих итальянских мастеров.

В маленькой сицилийской деревушке юноша скачет во весь опор по полю на горячем коне. На седле у него девушка, которую он, надо думать, только что похитил и которая изо всех сил вырывается. А следом за ними гонятся родственники — они на полном скаку стреляют в воздух из ружей, при каждой вспышке темнота расступается, и мы видим то отару овец, то волчьи глаза, то хвост ласки, то пастухов, застывших как статуи с ружьем за плечами. Подковы коней высекают искры. Юноша пытается поцеловать девушку. Теперь на огромном экране мы видим только губы, словно лунный свет падает лишь на них. Одни уста уклоняются, а другие — такие же алые — все более жадно приближаются к ним, кажется, они вот-вот соединятся с устами любимой, но те опять отстраняются. Наконец девушка уступает, и губы слипаются в поцелуе под угрожающе нацеленными ружьями; но тут в ночной тьме вспыхивает фейерверк, и небо покрывается хохочущими масками, целыми мириадами разноцветных Арлекинов, Панталоне в красных плащах и белоснежных Коломбин.

Но за последним всплеском света поля погружаются в кромешную тьму, только где-то далеко-далеко, как в сказке, мигает слабый огонек. Мы направляемся в ту сторону и оказываемся перед бедной крестьянской хижиной. Входим в нее — там молодая мать, укачивая ребенка, поет ему колыбельную:

Баю-баюшки-баю,
Слушай мамочку свою.
Не ходи-ка ты в лесок,
Серый там сидит волчок,
Там лиса тебя обманет,
Ласка злая закусает,
Совы там, как смерть, страшны,
И мышей летучих стаи
Закрывают свет луны.

И перед вашим взором проходит вся эта ночная жизнь: сверкают глаза волка, ласка забирается в курятник, где испуганно кудахчут куры, сова хлопает глазами, и в зрачках у нее отражается необъятное поле, усеянное крестами, а летучие мыши парят в темноте, словно призраки.

Но не только природа полна всевозможных страхов. Чарли Чаплин, не кто иной, как Чарли, со своей доверчивой улыбкой бредет нам навстречу по дороге, и вдруг — о ужас! — раздается автоматная очередь, она прошивает его насквозь, пули продырявливают весь кадр и всего Чарли как решето. Прощай, Чарли!