Слова, которые исцеляют

Глухой переулок превращался в лабораторию, будто в замок с закрытыми воротами. Маленький доктор был защитником и свидетелем моих путешествий в бессознательное. Мой путь был уже помечен ориентирами, которые он знал так же хорошо, как я. Я уже не могла потеряться.

Сначала я пережила моменты, служившие мне щитом от внутреннего Нечто, как будто я хотела доказать ему и самой себе, что я не всегда была больной, что во мне существовал скрытый зародыш, который я могла обнаружить и из которого я могла бы развиваться. Я старалась уточнить, как и почему я стала душевнобольной.

Действуя таким образом, я обнаружила сильную личность матери. Я пересматривала сцены, которые я опишу сейчас во имя победы жизни.

Часть летних каникул мы проводили в доме на берегу моря, который назывался «Саламандра». Белый дом с голубыми ставнями. В главный кулуар выходило восемь спален и в конце – просторная гостиная, комната, выходящая на Средиземное море. На другом конце кулуара был выход во двор, где росли циннии и вьюнки, а также была кухня, служебные помещения, прачечная, умывальная, гараж. Маленький закрытый мир, целиком и полностью предназначенный для воссоединявшейся там семьи, но открытый небу и морю.

Жизнь в «Саламандре» была веселой и ничем не ограниченной. Я проводила дни, бегая в купальном костюме по песку, барахтаясь в воде. Нани всегда была со мной на пляже, где она часами вязала и болтала с гувернантками с соседних дач, обсуждавшими друзей или знакомых.

Еда в «Саламандре» была великолепная, состоящая из гаспачо, салатов, морепродуктов, соусов, прохладительных напитков, фруктовых соков и ликеров, но мне ничего не разрешалось. Дети до десяти лет не должны были сидеть за одним столом со взрослыми. К тому же у детей был особый режим, в англо-американском стиле: злаки, гамбургеры, фрукты и сырые или вареные овощи. Очень полезно для здоровья. Итак, я ела раньше взрослых. Нани сидела рядом и наблюдала, как я себя веду, как прожевываю пищу. Потому что мать с большим знанием дела говорила: «Хорошо прожеванные продукты усваиваются легче». И Нани повторяла: «Прожевывай, ради бога, прожевывай!»

Однажды вечером в «Саламандре» я уселась перед своей тарелкой в конце стола, приготовленного для взрослого ужина.

Бенуда закрывала ставни, строя мне гримасы у каждого окна. Это была наша вечерняя игра. Часть гостиной освещалась арабской люстрой, казавшейся мне прекрасной, потому что была похожа на рождественскую елку. Она состояла из наслоения медных звезд, ее неисчислимые длинные консоли поддерживали чаши из цветного стекла: голубые, красные, желтые, зеленые. В этих чашах (бывших масляных светильниках) горели лампочки, проецирующие в одну часть просторного помещения разноцветный свет.

Другая часть гостиной оставалась в полумраке. Самый молодой мой дядя, который был на десять лет старше меня, а значит, ему было лет пятнадцать, скучал в большом кресле из пальмовых веток, протянув вперед правую ногу, обтянутую гипсовой повязкой: он страдал из-за того, что в суставах перестала накапливаться синовиальная жидкость. Мать объяснила мне, что синовиальная жидкость подобна маслу, которым Кадер смазывает цепи и педали моего велосипеда. Так вот, мой молодой дядя после одного из падений потерял смазку своего колена. Чтобы вновь обрести ее, он должен был сидеть неподвижно… Он очень любил меня и все время говорил мне комплименты по поводу моих локонов, веснушек, разбитых коленок, платьев. И я очень любила его. Он не был ни взрослым, ни ребенком и все же обладал исключительным превосходством быть моим дядей, братом моей матери. Я могла уснуть за столом прямо в середине ужина, так сильно я уставала в дни, которые проводила у моря, на солнце и песке. Дядя, когда еще был трудоспособным, брал меня на руки и нес в мою комнату. И я чувствовала его нежность перед тем, как крепко засыпала.

Итак, в тот вечер у меня была хорошая «охрана». Нани была рядом со мной, дядя – передо мной, с другой стороны стола, люстра в форме звезды – над головой и море, отдыхающее, что-то шепчущее из своих глубин. Именно тогда Мессуда поставила передо мной полную тарелку овощного супа. Я ненавидела этот суп. Особенно кусочки порея, к которому я питала настоящее отвращение. Я не могла его глотать… Он вызывал протест всех моих внутренностей, который невозможно было побороть. Я стискивала челюсти, не хотела подносить ложку ко рту. Я проглатывала жидкость, которая сама скользила по горлу, но не давала пройти ни кусочку овощей, особенно порея.

Подошла мать, красивая, надушенная, с туго завитыми волосами. Она поняла ситуацию с первого взгляда.

– Она должна съесть свой суп.

– Мадам, но ее невозможно заставить проглотить овощи.

– Дай мне.

Она заняла место Нани, взяла ложку.

– Как тебе не стыдно, тебя приходится кормить, как младенца!

Я ничего не могла поделать, отвращение было слишком велико, я не могла разжать зубы. Мать, нервничая, встала со стула.

– Продолжайте. Она не пойдет спать, пока не съест все, что у нее в тарелке, и больше ничего не получит.