Слова, которые исцеляют

Потом наступало выздоровление, и жизнь начиналась сначала. Как только мое физическое недомогание проходило, она вставала и удалялась – возвращалась к своим беднякам, к своим больным. Мне оставалось дорогое воспоминание об ее внимании, ее присутствии и впечатление, что я была слишком мала, чтобы понимать ее песни, образы и чтение. У меня было смутное чувство, что она ошибалась, что она не была нормальной.

В Швейцарии мы жили на большой даче «Эдельвейс», которая представляла собой деревянную постройку, двухэтажную, окруженную открытой верандой, куда выходили все комнаты первого этажа. Вокруг дома простирался швейцарский ландшафт, о котором мечтают все белые из колоний: лужайка со свежей зеленой травой, усеянной прекрасными цветами, еловый лес вдали и насколько хватает глаз цепь Альпийских гор.

– Дышите глубоко, вентилируйте легкие, вы здесь для того, чтобы выздороветь.

Мы жили там вместе с лучшей подругой матери и двумя ее сыновьями – моими ровесниками. Трое детей шести и семи лет, доверенные в том, что касалось учебы, преподавателю экклезиаста, аббату де Гранмону, который никак не мог смириться с нашей безудержностью молодых средиземноморцев и который, чтобы утихомирить нас, рассказывал нам о жизни Ги де Фонгалана, молодого человека, недавно причисленного к лику святых, обладавшего даром находить потерянные предметы, так что когда его просили: «Святой Ги де Фонгалан, помоги мне найти мой платочек», носовой платок находился.

Это было в 1936 году.

Наш «учебный класс» находился на втором этаже дачи, как будто подвешенный между небом и заснеженными верхушками гор.

Однажды утром послышался крик, скорее рев – громкий голос словно бил в набат. В тот же миг мы выскочили на площадку и свесились вниз через перила из полированного дуба. Все жильцы поступили подобным же образом, так что мы видели под собой плечи и затылки, склоненные, как и наши, в направлении нижнего холла дачи. Стоя в центре широкой лестницы, мать поднимала к нам свое искаженное ужасом лицо с оттянутыми назад, будто закрепленными прищепками чертами, с выпуклыми от страха глазами, которые стали еще зеленей, чем обычно:

– Коммунисты захватили власть! Только что объявили по радио!

Коммунисты? Что это значит? Неужели это немцы, которые приходят, чтобы пригвоздить нас к дверям амбаров, как во время Великой Войны? Почему мать так испугалась?

Весь дом был охвачен паникой. В двадцать четыре часа багаж был собран, дача закрыта – мы возвращались в Алжир, галопом!

– Сядем в ночной экспресс и проедем Францию так, чтобы ничего не видеть.

И действительно, утром мы были уже в Марселе: Средиземное море, порт и импозантный теплоход у причала. Ух! Мы были его первыми пассажирами. У нас создалось впечатление, что мы легко отделались. По-видимому, коммунистов на берегу моря не было, потому что все казалось спокойным. У нас был дополнительный шанс, благодаря тому, что мы жили в Алжире, а не во Франции. Я ни о чем не спрашивала и старалась вести себя хорошо, так как в такие необычайно напряженные минуты мать быстро вскипала из-за каких-нибудь «да» или «нет», могла отшлепать так, что на лице или на попе оставались следы всех ее пяти пальцев. Даже сама Нани частенько давала деру, а вместе с ней и все остальные.

Когда мы оказались на борту, атмосфера немного разрядилась. В каюте матери стояли цветы. Кто их прислал?

Мать говорила Нани:

– Может быть, надо было послать домой телеграмму, чтобы всех известить? По словам капитана, там вроде все хорошо… Никакой суеты.

Мы вышли на палубу. На пристани было много людей. Господин, одетый в белый костюм (из тех, что носят французы, отправляющиеся в колонии), большими шагами ходил туда-сюда по нашей палубе в окружении группы людей, внимательно слушающих его. На нем были также белые туфли, шляпа-панама, красный галстук и красная гвоздика в петлице.

По громкоговорителю объявили, что гостей и провожающих просят покинуть судно. Мы отправлялись.

Мужчина остался один и стоял, держась за леер, рядом с нами. На набережной и на площадке перед зданием судовой компании «Трансат», прямо перед нами, собралось много народу. Мужчина делал руками какие-то знаки стоящим там людям. Там и сям в общем гаме слышались непонятные выкрики. Я чувствовала, что мать нервничает. Атмосфера была накаленной.

И вдруг мужчина, который казался нам весьма представительным, поднял правую руку со сжатым кулаком, и вся толпа перед ним, после громкого «Ух!», проделала то же самое. Целый лес кулаков над головами. Мать взяла строгий тон, чтобы сказать Нани:

– Я сразу догадалась. Я уверена, это один из их партийных боссов… По всей вероятности, не такие уж они бедные, раз путешествуют на судне первым классом, да еще в костюме из шерсти альпака!

Я осмелилась спросить:

– Кто он?

– Коммунист!

– А эти люди?

– Коммунисты, рабочие! Не нервируй меня своими расспросами.