Слова, которые исцеляют

Вспоминать картины сна так, как будто смотришь фильм, и услышать собственный голос, пересказывающий этот сон, – это совершенно разные уровни восприятия, и все же речь идет об одном и том же случае. Так я с удивлением услышала себя, сообщающую множество мелких деталей о начале сна, старающуюся подробно описать дом, лестничную клетку и кафельные плитки с арабесками. Зато фильм продлился бы лишь несколько секунд, короткой вспышкой, когда слова застревали, повторялись. Почему?

Тогда я вспомнила о лестничной клетке из детства, точно такой же, как та из кошмара. Это было в начале войны, мне было десять лет, и прошло уже несколько дней, как мать решила, что я пойду в школу самостоятельно. Ошеломленная, я открывала для себя улицу. На улице Мишле я натыкалась на фикусы, так как не умела ходить одна. Я привыкла, чтобы меня сопровождали, чтобы меня держали за руку, я не умела смотреть перед собой.

При выходе из школы меня незаметно стал преследовать мужчина. Я даже не могла себе представить, что существуют такие мужчины. Было лето, на мне было платье из ткани, широкие синие и белые полоски которой составляли яркие зигзаги. Платье было очень красивым. Оно мне шло, и я часто смотрела на свое отражение в стеклах витрин, чтобы увидеть, какой эффект оно производило. В нем мне не было жарко, и я чувствовала себя бодрой.

Мужчина пробрался за мной в дом, догнал меня на лестнице – на лестнице, облицованной белым кафелем с зелеными арабесками. Как только я почувствовала его присутствие, то очень испугалась, ощутила неизъяснимый страх. Это был господин лет сорока, весьма опрятно одетый, в светлом демисезонном пальто, похожем на непромокаемый плащ. У него было обычное лицо с голубыми глазами и блеклыми белокурыми волосами – ничего особенного. И все же он вызывал во мне отвращение. Он заговорил со мной, спросил, как меня зовут; у него была слащавая, лукавая улыбка, он тяжело дышал. Я не понимала его взгляда, находила его мутным. Он дышал, как загнанная лошадь. Я хотела сказать ему, чтобы он оставил меня в покое, но мой голос никак не хотел выходить из горла. Он делал вид, что помогает мне нести портфель, а сам прикасался ко мне. Я оттолкнула его локтем. Тогда он приблизился ко мне так, что я оказалась прижатой к перилам и не могла идти дальше. Затем отвратительными жестами он стал гладить меня, ища грудь, которой у меня не было, и щупая крепкие, мускулистые ягодицы, какие бывают у растущих детей. Это было невыносимо. Еще тяжелее и как-то отрывисто дыша, он начал шарить в своих брюках, у ширинки. Тогда я прыгнула и, сжимая портфель как оружие, бегом ринулась по лестнице. Мужчина, удивленный моим побегом, вначале растерялся, потом пришел в себя и побежал вверх, оскорбляя меня: «Маленькая потаскуха, маленькая шлюха, я проникну в тебя». От страха я натянулась, как струна. Пробежать три высоких этажа… Звонок был слишком высоко – чтобы достать до него, нужно было поставить портфель на пол и подняться на цыпочки. У меня не было времени. Я бросилась на дверь и заколотила в нее что было мочи ногами и кулаками. Но мужчина поймал меня, и в то время, как я изо всех сил стучала ногами в деревянные дверные створки, я почувствовала его отвратительную руку, стягивающую мои трусы, и пальцы, проникающие в мои ягодицы и шевелящиеся там, в том сакральном, постыдном, дорогом, грязном месте, о котором никогда не говорилось. Шум шагов в прихожей. «Маленькая потаскуха, я проникну в тебя». О Боже, он убьет меня, спасите! Мужчина продолжал свое дело, царапал меня, ранил пальцем и отпустил лишь в последнюю секунду. Когда дверь открылась, мерзавец уже мчался по лестнице и был далеко. А я, на руках Нани, тряслась в чудовищной истерике.

Я не забыла про этот случай, но я забыла его подробности. Кошмар воскресил их и вместе с ними – то отвращение, тошноту, которые тот мужчина вызвал во мне, и ужас от того пальца, который копался внутри меня – пальца, который в конце концов был всего лишь пальцем, а не оружием.

Я была там, на кушетке, взволнованная собственными словами, измученная сильной внутренней тревогой, но внешне спокойная, почти уснувшая, подобно кошке, подстерегающей птицу. Я чувствовала, что я на важном пути, палец чужого мужчины, ножик алжирского повстанца – они не могли убить меня, и все же я страшно испугалась смерти, которую они могли мне причинить. Какой смерти?

Я должна была идти дальше. Дорога была открыта передо мной, было указано даже направление: страх той смерти, которую мужчина может причинить женщине. Давний страх, который сон воскресил во мне. Страх, который ощутила в моем сне мать и, наверно, остальные женщины.

До этого момента, несмотря на анализ сна, я не осознавала, что боялась мужчин. Я металась на кушетке доктора, колеблясь, идти или не идти по этому пути, я не догадывалась, что у меня была такая проблема. Согласна, я испугалась мужчины на лестнице. Но с тех пор меня не пугал ни один мужчина, наоборот, лишь с их стороны я чувствовала ту нежность и любовь, которую мне дано было испытать. Я не боялась мужского члена.