Слова. Том II. Духовное пробуждение

– Святой хочет сказать, что работа монаха над собой должна быть правильной. Оттого и попускает Бог тяжкие наказания монаху-великосхимнику, павшему в смертный грех, чтобы он искупил этим свою вину. Мы иногда думаем, что получим благодать с помощью чего-то внешнего, способом искусственным, магическим. Но это не приносит удовлетворения ни Богу, ни внутренне самому человеку, ни другим. К примеру, некоторые монахи шьют себе широкие и длинные, донизу, схимы, вышивают на них красные кресты, розы, ветки багряные, целую кучу букв… Распахивают и рясу, чтобы было видно всю эту красоту, прямо как фарисеи, которые расширяли воскрилия своих одежд[252], желая показать, как много они молятся! А в прежние времена схима у монаха чуть виднелась из-под рясы, да и то лишь при ходьбе. Многие вообще носили под подрясником малую схиму и ходили с ней, чтобы совсем ничего не было заметно. А сейчас пустоцветы. Разве получат они благодать от схимы подобным образом? Схима гнушается их, а благодать уходит. Задача в том, чтобы монах стал великосхимником изнутри. А тот, кто становится великосхимником изнутри, свою схиму прячет. Внешнее не ведёт ко внутреннему изменению. Так люди остаются поверхностными, и в конечном итоге они услышат от Христа: Не вем вас[253].

Монастыри имеют духовное предназначение

Монах печётся о спасении собственном и о спасении всех живых и всех усопших. Настоящая, божественная любовь кроется для монаха в боли за спасение своей души и в боли за спасение всего мира. Посвящённая Богу душа монаха содействует спасению не только его родных, но и земляков. Поэтому в Малой Азии в добром обычае было иметь хотя бы одного монаха от каждого рода, чтобы он предстательствовал о всех. В Фарасах, когда кто-то становился монахом, устраивали праздник на всё село. «Он, – говорили люди, – теперь и селу нашему будет помогать».

Конечно, монах никогда не говорит: «Я спасу мир». Он молится о спасении мира параллельно с молитвой о своём собственном спасении. А когда Добрый Бог, услышав его молитву, помогает миру, монах не говорит: «Я спас мир», – но: «Бог спас мир». Монах должен достичь такого состояния, чтобы молиться: «Боже мой, Ты на меня не гляди, меня не милуй. Позаботься о мире, помилуй его». Монах молится так не потому, что сам он не нуждается в милости Божией, но потому, что имеет многую любовь к миру.

– Геронда, до какого предела монах должен забывать о себе, помогая людям?

– До того, пока он видит, что людям есть от этого польза. Но если я совершенно отдамся в руки мирян, то и сам превращусь в мирского человека. Когда монах якобы для того, чтобы помочь людям мирским, делает то, что монашеству не приличествует, то людям это не помогает. К примеру, какой-то монах может стать прекрасным таксистом. И денег-то за проезд он брать не будет, и разговоры-то духовные с пассажирами он будет вести… Но это не монашеское дело. Иногда встречаешь у монахов дух мирской, а у мирских – монашеский. А поэтому Христос скажет в жизни иной: «Ты снимай-ка схиму, а ты надевай». Человек мирской, возжелав жизни монашеской, освящается. Но если монах возжелает мирской жизни, то он идёт в вечную муку.

– А если монах расположил себя неверно, то понятно ли ему это?

– Да хотя бы и непонятно: если в чём-то допущена ошибка, то он не будет иметь в себе полного мира, покоя. В том, что не приличествует монашеству, душа инока покоя не найдёт. А с того мгновения, как его душа потеряла покой, он должен искать и найти причину этого.

Один мой знакомый посетил некую обитель, а потом рассказывал: «Да там настоящее ателье! А матушка-игумения что за диво! Торгуй она пуговицами в Монастираки[254] в Афинах, так вот была бы на своём месте! Уж такая у ней в этих делах хватка!» То есть монастырь – это ателье. Потом он превращается в фабрику, потом в супермаркет, а потом в ярмарку! Несчастные мирские люди хотят от нас, монахов, чего-то высшего. Но для того, чтобы достичь высшего, нам должно избегать всякого человеческого утешения.