Слова в дни памяти особо чтимых святых. Книга седьмая: ноябрь, декабрь

Архимандрит Неофит, достойный продолжатель дела преподобного Паисия, был питомцем того же, что и он, Афонского Хилендарского монастыря. Двадцать лет отец Неофит странствовал по Болгарии, распространяя болгарские книги собственного издания. Затем он явился в Константинополь-Стамбул, где к тому времени уже появилась многочисленная болгарская диаспора. Своим соотечественникам он и здесь говорил о необходимости народной иерархии и открыто призывал вместе ходатайствовать к Патриархии о рукоположении для Болгарии епископов-болгар, а если не поможет – жаловаться турецкому правительству на злоупотребления фанариотов. Фанар добился ссылки Неофита на остров Халку, но через год, по прошениям константинопольских болгар, архимандрит Неофит был освобожден.

На древней Тырновской кафедре сидел тогда митрополит Панарет, своим злочестием выделявшийся даже среди других фанариотов-симонистов. В прошлом он был знаменит, но не как духовное лицо, а как цирковой борец: этим занятием он приобрел состояние и купил сан, превзойдя в торге менее богатых искателей. В Священном Писании он был невеждой, зато неукротим в корыстолюбии, неистов в вымогательствах, жесток до свирепости. Священников он использовал в качестве батраков на своих конюшнях, в храме избивал их прямо в алтаре, прерывал богослужения, чтобы непристойно обругать кого-либо не угодившего ему. Наконец, паства восстала против этого «волка на архиерействе», отказалась выплачивать ему «владычнину» и направила в Константинополь своих уполномоченных с прошением: удалить нечестивого Панарета, а на Тырновскую митрополию возвести любимца болгар, архимандрита Неофита. Панаретова слава была столь дурна, что на сей раз даже турецкие власти сочли требования болгар справедливыми. Фанар также для виду согласился послать того архипастыря, о котором там просят, однако обманул паству самым подлым образом: митрополитом Тырновским стал действительно Неофит, но отнюдь не болгарский подвижник-просветитель, а носивший такое же имя грек-фанариот. Впоследствии архимандрит Неофит (Возвели) был брошен в сырую монастырскую темницу и там уморен.

Но расправы не устрашили патриотов: движение болгар за свои церковные права ширилось, делалось всенародным. Патриархия начала делать некоторые уступки: в самом Константинополе болгарам разрешили создать свой храм, окормлять который назначили архиерея-болгарина. Им стал епископ Иларион (Стоянович), сподвижник и недавний соузник архимандрита Неофита, освобожденный благодаря вмешательству правительства России. В лице епископа Илариона болгарские патриоты обрели нового вождя; к нему примкнули еще один возведенный на архиерейство болгарин, митрополит Авксентий Велесский, а также митрополит-грек Паисий Пловдивский, к чести своей поддержавший законные чаяния своей болгарской паствы. Однако Фанар упрямо не желал предпринимать серьезных шагов для обеспечения прав всех епархий Болгарии. Отчаявшись найти справедливость в Патриархии, болгары начали кампанию неповиновения: прекратили поминать имя Константинопольского Патриарха за богослужениями, а вместо него во многих храмах стали поминать епископа Илариона в качестве «священноначальника всея Болгарии». На это Фанар ответил низложением и ссылкой всех трех архипастырей, ратовавших за права болгар. Но это вызвало лишь новый взрыв возмущения: в Болгарии паства стала просто отказываться от всякого общения с архиереями-фанариотами. Патриархия надеялась усмирить смуту, отделавшись неопределенными обещаниями: когда-нибудь начать посылать в Болгарию архиереев-болгар или знающих болгарский язык греков, допустить (только допустить?!) совершение славянских богослужений. Но обещаниям Фанара уже никто не верил. На первых порах болгары просили для своей Церкви не независимости, а только автономии: учреждения Болгарского Экзархата, признающего в Константинопольском Патриархате своего Первосвятителя, советующегося с Константинополем по вероисповедным вопросам, но имеющего право самостоятельно рукополагать священников и архиереев. Эти просьбы Фанар встретил в штыки – и волнения в Болгарии приняли такой характер, что вызвали беспокойство турецких властей.