Словарь Ламприера

Орест и Пилад, Тесей и Пирифой: дружба, вошедшая в пословицу. Пирифой в своем страстном желании встретиться со знаменитым Тесеем и испытать мужество убийцы Минотавра дошел до того, что вторгся в его страну. Тесей и Пирифой встретились на поле битвы и тотчас стали друзьями, и даже муки ада, которые они впоследствии испытали, не смогли разлучить их. Дружба. А есть ли друг у него самого, у Ламприера? Когда Септимус попросил назначить день, в который он сможет получить следующую порцию статей, Ламприер не сразу его услышал, погруженный в мысли о своей собственной дружбе с Септимусом. Синяки после той драки в кабачке на лице Ламприера уже исчезли, ссадины на ноге не болели. На память о том ужасном вечере остались глубокие порезы на ладони от осколков камня Коуда, которые Ламприер заработал, пытаясь выбраться из черепахи. На следующее утро оказалось, что осколок камня застрял в ране на руке. Септимус тут же пришел на помощь. Рану тщательно обработали, осколок знаменитого камня лежал на каминной полке. Септимус спас Ламприера от больших неприятностей. Но все же, стал бы Септимус настаивать, чтобы он доставил письмо Ифигении, стал бы ему другом между двух враждующих армий? Ламприер подозревал, что нет, и, пожалуй, Септимус сумел бы найти неотразимые и чувствительные оправдания своему отказу. Он часто ускользал от серьезных проблем.

— Может быть, ты просто сочинил всю эту историю, — говорил легкомысленно Септимус, отрезая себе кусок ветчины. Но нет, Ламприер ничего не выдумал, мертвая девушка была на самом деле —

Джульетта или какая-то другая. Его мучил еще один вопрос, Ламприер ходил на фабрику в поисках ключа к загадке «Вендрагона» и не нашел его. Однако, беспрерывно размышляя над событиями, свидетелем которых он был той ночью, за эти два дня он осознал, что есть и другая загадка, заключающаяся в нем самом. Септимус навел его на эти мысли.

— Что ты хотел этим сказать: «Они убили ее»? — спросил Септимус, глядя, как Ламприер перебирает законченные статьи. — Кто такие «они»?

Ламприер не мог ничего ответить. Он не знал, но он чувствовал опасность. Он не мог забыть, как Пеппард сказал ему, что за ним следят, и его труп в комнате в переулке Синего якоря, он не мог забыть перерезанное горло девушки на цепях и охвативший его панический страх.

— «Они» — это значит «не я», — медленно произнес Ламприер, вдумываясь в смысл своих слов лишь по мере того, как проговаривал их. — Это значит, что не я убивал ту девушку. Не я упаковывал ее в козлиную шкуру и не я подвешивал на цепях, как мясник. Это сделали они. И еще я думаю, что они же убили Пеппарда.

Он опустил глаза, зная, что если продолжит развивать эту мысль, то придет к неизбежному выводу, но пока что этого было достаточно.

— Я не сумасшедший, — отчетливо сказал Ламприер и взглянул на Септимуса, который на мгновение замер и, казалось, не находил слов.

— Превосходно, — наконец произнес Септимус — Отличная будет книга. А теперь, если ты не претендуешь на этот остаток ветчины…

Ламприер почувствовал, что расстояние между ними внезапно увеличилось. Ему показалось, что они говорят словно на разных языках.

В последующие недели Ламприер засел за свой словарь. Точнее, он буквально набросился на него. Если прежде он работал методично, продвигаясь от «А» к «Z », то теперь беспорядочно метался, хватаясь то за одну букву, то за другую. Ламприер не следовал никакому распорядку, а его статьи не подчинялись никакому образцу. Он выхватывал персонажей из историй, которые вызывали в нем интерес, потом уставал от них и брался за других. Он раскрывал книги наудачу, выбирал заголовки как бог на душу положит, под влиянием сиюминутной прихоти. Статьи не преследовали определенной цели, подчиняясь только игре его чувств. Ламприер мог взяться за работу в любое время суток и писать при любых обстоятельствах. Такой причудливый ритм приносил облегчение, позволял избавиться от навязчивых мыслей и в то же время давал возможность мучившим его вопросам отлеживаться, набирая силу, где-то в глубинах подсознания. Ламприер перестал биться над деталями испорченных текстов в попытках восстановить пробелы. Исправления и уточнения больше не волновали его. Перекрестные ссылки становились все более хаотичными, и Септимус передал Ламприеру множество мелких претензий от Кейделла, которые, впрочем (поспешил добавить он), тускнели на фоне приятности осознания того, что с такой скоростью словарь, пожалуй, будет окончен уже к июлю. Септимус теперь приходил гораздо чаще, и Ламприер не успевал даже как следует проверить статьи. Нередко с ним вместе являлась Лидия. Они непрестанно соблазняли Ламприера принять участие в разнообразных увеселениях, но тот воспринимал гостей как досадную помеху. Их настойчивость раздражала его. Ну к чему, например, присутствовать на состязании в поедании кошек или глазеть на экзотические деревья у Берджесса?

— Апельсиновые деревья, лимонные деревья, жасминные деревья… — Септимус потрясал рекламным листком.

— Арабские и каталонские, — завлекательно читала Лидия, глядя через его плечо.

— Нет, — сказал Ламприер.