Словарь Ламприера

«Ага!» — а потом чьи-то сильные руки вытащили Петера из его убежища и поставили на палубу. Скрючившийся от боли в костях и суставах, измученный Петер Раткаэль-Герберт поднял глаза и увидел, что над ним стоит седеющий пожилой мужчина с обветренной кожей. Он наклонился над ним и протянул верховному интернунцию руку.

— Я — Уилберфорс ван Клем, — представился он Петеру. — Добро пожаловать на борт «Сердца Света».

Снова подул сирокко, и туман начал рассеиваться.

На борту «Сердца Света» Петер Раткаэль-Герберт впервые за две недели увидел солнечный свет. Глядя, как команда готовится поднимать парус, интернунций не мог не заметить, что все матросы были весьма пожилые. Ни один из них не выглядел моложе пятидесяти лет. Уилберфорс ван Клем стоял у штурвала.

— Выпейте чаю, — указал он на дымящийся чайник, стоявший рядом с ним на походном столике. — Уилкинс! — крикнул он. — Будьте добры, принесите чашку для нашего гостя.

Уилкинс, маленький и проворный шестидесятилетний старичок с длинными седыми усами, бросился выполнять приказ.

— Вы… пираты? — рискнул спросить Петер Раткаэль-Герберт, глядя, как пожилые матросы ползают вверх-вниз по снастям.

— Пираты? О да, мы — пираты что надо, настоящие пираты. Правда, парни?

— О да! — раздались возгласы со всех сторон.

— Но мы — пираты-пантисократики, — продолжал Уилберфорс ван Клем. — Мы никогда не хотели стать пиратами, — он сделал паузу и отхлебнул чаю. — В том, какими мы стали, виновато только общество.

— Общество? — Это замечание позабавило Петера Раткаэля-Герберта. — Но почему?

— Ага! — воскликнул Уилберфорс второй раз за этот день. — Эту историю стоит рассказать. Уилкинс! Стул для моего друга!

Итак, сидя на стуле с великолепной мягкой обивкой и подкрепляясь чаем, верховный интернунций слушал Уилберфорса ван Клема, излагавшего историю пиратов-пантисократиков.

— Впервые мы сошлись вместе в пятьдесят третьем году в Лондоне, — начал Уилберфорс — Это было после Великого бунта чесальщиков, и по Указу о мятежах должны были интернировать всех иностранцев, чей образ мысли внушал подозрения властям. Мы подпадали под действие указа. Среди нас были поляки, пруссаки, сербы, далматы и представители множества других национальностей. Даже один француз. Итак, мы все сидели в Ньюгейтской тюрьме и ждали, не пройдет ли гроза стороной. Но она не прошла. Еще чаю? — Петер Раткаэль-Герберт покачал головой. — Ну что ж, значит, мы дожидались, пока очередь дойдет до нас. В общем, стандартная процедура, вы понимаете. Вас вызывают, обвиняют, вывозят из страны, три дня вы проводите в Булони, а через неделю вы уже снова в Англии. Но время шло, и нас так и не вызывали. Чтобы убить время, мы вели всякие беседы, политические дебаты, дискуссии, малость диалектики… Теперь мы оглядываемся на эти дни как на рождение Пантисократии. Это был единственный возможный компромисс. Понимаете, когда в ваших рядах оказываются одновременно твердолобые анабаптисты и тюрингские ультрамонтаны, волей-неволей приходится смотреть на вещи широко. А Пантисократия дает такую возможность.

Уилберфорс потянулся за трубкой и начал набивать ее каким-то клейким веществом.

— Все люди равны, — произнес он, зажегши трубку, и Петер Раткаэль-Герберт почувствовал сладковатый аромат, знакомый ему по плаванию на «Тесрифати». — Вот в чем суть. Вся эта чушь насчет права на землевладение теряет всякий смысл на борту корабля. Ну вот, в конце концов мы поняли причину задержки. Та часть указа, которая касалась нас, еще не была утверждена, а поскольку в стране сложилась серьезная угроза переворота, то ее и не спешили утверждать. Без суда освободить нас не могли, и судить нас тоже не могли, поскольку закона еще не существовало. Мы гнили в тюрьме больше года, пока наконец судья, засадивший нас, не зафрахтовал судно. На этом судне мы с вами находимся и сейчас; тогда оно называлось «Алекто».

Уилберфорс выпустил облако сладкого голубого дыма, поплывшее по направлению к его гостю.

— Идея была такая: инсценировать побег, навлечь на себя обвинение, добиться высылки во Францию и через несколько дней вернуться обратно. Единственную проблему представлял собой судья. На той неделе он ушел в отпуск и оставил нас на борту «Алекто». Поэтому получилось, что мы сбежали от правосудия, и теперь перед нами была единственная дорога — на виселицу. С технической точки зрения, мы уже стали пиратами. Быстренько обсудив наше положение, мы решили довести дело до конца. Мы посадили хозяина и его матросов на полубаркас, подняли Веселого Роджера, поставили паруса и в ту же ночь отправились к берегам Берберии. Это было тридцать с лишним лет назад, и скажу вам честно, что ни один из нас не пожалел о случившемся. Я до сих пор вспоминаю того судью и нередко, поднимая стакан, произношу тост: «Счастливого отпуска, Генри Филдинг!» Если бы не он, мы до сих пор жили бы под каблуком у Англии, но теперь мы здесь, здесь и останемся. Мы родились для пиратской жизни, и она нам чертовски по душе, верно, парни?

— Верно, кэп! — отозвалось со шканцев трио седовласых моряков.