Словарь Ламприера

Гость из будущего блуждал по призрачному городу, бродил среди теней богов и героев, по узким сумеречным улицам. Здесь некогда могущественные боги превратились в местных божков, ларов и лемуров из забытых могил. Гость видел неудачливого прорицателя Лаокоона, чьи предупреждения теперь уже ничего не предотвратят, потому что предупреждать некого. Он видел обладавших даром прорицания Нерея и Энону, которая предсказала Парису, чем закончится его приключение и как он найдет свою смерть, но и ее пророчество было бесполезным, как всегда; Ларга и Лайда шли рука об руку, насмехаясь над тенью Ликурга, а тот ковылял на своих обрубках по совершенно одинаковым улицам: высокие стены, ровные плиты, настолько чистые, что, казалось, здесь беспрерывно трудятся невидимые подметальщики улиц, стремясь уничтожить малейшие следы обитателей города. Макко что-то бормочет, а Мандана искоса поглядывает на своего конюха. Манто молчит, потому что здесь уже нечего предсказывать. Гордыня Ниобы тащится за ней шлейфом, теряющимся в тенях. Одатида роняет горчайшие слезы, и они падают на плиты мостовой и тотчас испаряются, а рядом с ней стоит Пасифая, ожидая своего любовника с терпением, порожденным уверенностью, что он никогда не придет; Минотавр не родится и не будет убит в лабиринте Тесеем, который никогда не спасется ради того, чтобы оставить свою сообщницу на пустынном берегу Наксоса. Он никогда не вернется. Она никогда не будет ждать его. Пенелопа будет день за днем ткать свое покрывало и ночь за ночью расплетать дневную работу, и так будет вечно, ибо ее супруг никогда не достигнет берегов Итаки. Он бродит здесь, пепельно-бледный и бесплотный, как и все вокруг, серый призрак на призрачных улицах, по которым бесконечной вереницей ходят тени. Тесей и Пирифой пройдут мимо и не узнают друг друга; Волумний и Лукулл забыли старую дружбу. Ксенодика со своей матерью тоже проходили где-то здесь, поблизости; здесь же была и Зенобия, знающая, что ее дитя затерялось на однообразных улицах бесконечного города, замкнутого в точке пересечения пространства и времени, города, который был и первым Римом, и вторым, и третьим, и четвертым, и всеми Римами сразу, и Карфагеном, и всеми городами, слившимися в одно целое так, что каждый камень на мостовой принадлежат сразу тысяче городов, каждая стена рушилась тысячу раз, каждые ворота вели к одному и тому же унылому виду — в каменистую пустыню, раскинувшуюся в бескрайнем пространстве, лишенном света.

Гость из будущего продолжал здесь свои поиски, ибо этот призрачный город материализовался в его словаре, пополнявшемся за счет этих улиц и этих прохожих. Гость был посредником, связующей нитью между двумя отражениями одного и того же прошлого: городом и книгой. Лица делались все более прозрачными, улицы сближались, образуя невидимый центр, путь становился все круче. Теперь прохожих стало меньше, они двигались на ощупь, как слепые, потому что света стало больше, расступились нависавшие крыши, и стали видны широкие плиты серого камня. Гость порой еще замечал еле видные, съежившиеся тени, но они таяли даже от легкого прикосновения. Гость видел, как они превращаются в ничто, но знал, что они покоятся в, безопасности в ровных строках книжных страниц, как тела, выброшенные морем после кораблекрушения, лежащие рядами вдоль длинного побережья. В центре города была крепость, и гость уже издали видел, как запираются ее двери и с лязгом задвигаются тяжелые железные засовы: ведь она была там, внутри, там было все, что он искал, за этими огромными воротами, и гость колотил кулаками по железным дверям: бабах! бабах!… бабах! бабах!

— Джон! — Бабах! — Ты здесь?

Рука Ламприера дрогнула, и статья о Ксенодике украсилась кляксой.

— Джон!

— Да! Минутку… — Он промокнул кляксу и бросился к двери. Септимус, бесцеремонно отодвинув его, прошел в комнату.

— Ах! — воскликнул он, добавив свои усилия по промоканию кляксы, и она наконец высохла. — Чудесная работа!

Он перебрал статьи, вытащив одну наугад.

— Еще не подписал?

Ламприер поставил подпись и дату, пытаясь собраться с мыслями.