Словарь Ламприера

Внизу все по-другому. Начиная с передних скамей, в соответствии с островной табелью о рангах, верующие были отсортированы и зарегистрированы согласно своему состоянию и положению. Там землевладельцы, осторожно называющие себя фермерами-арендаторами и наследственными пользователями земель, вперемешку с наиболее удачливыми из ремесленников. За их спинами — основная масса прихожан: наемные работники, пастухи, собиратели водорослей, их жены и дети делятся новостями прошедшей недели. По всему помещению разносится эхо этого назойливого гудения, от которого Джульетта держится особняком. Она сидит на передней скамье, одинокая и молчаливая.

«Почему все это именно так, — спрашивает она себя. — Ведь я из такой же плоти и крови, как они, точно такой же. И все-таки они снимают передо мной шапки и шляпы, а их отродья делают неуклюжие реверансы и кланяются мне. Что они видят во мне? А если отнять у меня изящные туалеты, эту коляску, поместье и акры лежащей окрест земли? Что останется? Бедняжка, которой место в поле или на уличных задворках? Именно так».

Последние прихожане занимали свои места. Церковь постепенно смолкала. Она вспомнила, как однажды Лиззи Мэттс оскорбила ее прямо на улице в Сент-Хелиере. Эта сучка отпустила замечание в ее сторону, и подруги Лиззи захихикали. Не раздумывая и не колеблясь, Джульетта с размаху ударила ее по лицу. Кольцом на руке она задела за губу девчонки и раскровянила ее. Когда она рассказала о происшедшем papa, тот захохотал. Спустя несколько недель он напомнил ей о том случае. «Запомни, мое сокровище, — сказал он, — пастыри могут меняться, но овцы всегда остаются овцами. Пастырь может быть существом низким, даже хуже своего стада. Но для овец он — бог, они абсолютно уверены в этом. И если одна из овец убегает, то это случается не потому, что она не верит в своего бога. Как раз наоборот, она умоляет своего бога показать ей свое лицо, свое могущество. Мы играем на виду у галерки, моя любовь… Помни об этом». Тогда она рассмеялась, чтобы был доволен papa. Она должна серьезно обдумать то, что он сказал. «Потому-то я и принимаю перед ними важный вид, — подумала Джульетта. — И мне приятна их зависть».

Ей действительно завидовали, вся округа шепталась о невесть откуда взявшихся богатствах, точно легкая тень враждебности, заметная даже в том почтительном уважении, с каким жители острова относились к человеку, которого она называла отцом, не была той же тайной злобой, что вассал питал к своему сеньору, а сын вассала — к наследнику сеньора. Голос кастерлеевских богатств, чье происхождение было слишком туманно, чтобы говорить о нем с уверенностью, звучал ничуть не тише, чем жалобы любой пришедшей в упадок династии. Кто силен, тот и прав, разве не так?

Разве не так? Его холодная рука лежит на ее тонкой шее, пока он внушает ей эти мысли. О да, именно так. Другой рукой он показывает их земли на карте, разложенной на столе в зале. Его палец движется вдоль границ.

— Они стали нашими по праву завоевателя, моя Джульетта, моими — потому что я пустил в ход силу. Ты тоже сыграла в этом свою роль, и сыграла превосходно. Теперь тебе предстоит разучить новые роли. Сможешь ли ты сыграть их так, чтобы я гордился тобой?

— Конечно, papa. Зачем спрашивать?

Большим пальцем он нежно поглаживает ямку на ее затылке, и расписанный фресками потолок мелькает перед ее глазами, когда голова ее запрокидывается. Купидончики резвятся на потолке.

Шея Ламприера подвергается не менее серьезным испытаниям, когда он вытягивает ее и всячески изворачивается, стараясь со своего ряда разглядеть то, что скрывает от его взора ее шляпка. Однако Афродита в совершенстве знает свою роль, ее голова ни разу не повернулась больше чем на несколько градусов вправо или влево. За всю свою жизнь ему ни разу не доводилось видеть ничего и никого, способного сравниться красотой с Джульеттой Кастерлей, и теперь, изнывая от болезненных в своей несбыточности видений, он уже чувствует в сердце грызущую тоску, которая, как он полагает, и есть любовь. В конце концов, разве богиня не может иметь безвестных поклонников? Правда, он был не единственным, кто поклонялся ей, даже если фантазии сыновей зажиточных фермеров, разыгравшиеся вокруг Джульетты, замешаны на мотивах не столь возвышенного свойства. Проповедь все тянулась, лысина преподобного Кальвестона блестела от пота, и он уснащал свою речь излюбленными метафорами и иносказаниями.

— Все мы — пехотинцы в армии Иисуса… И грех, который есть наш внутренний враг… Ибо разве не так же происходит и в жизни?