Словарь Ламприера

— Ну, смотрите сами. Условия этого договора так плохо определены, что они поддаются любому истолкованию, правильно?

Ламприер кивает.

— Следовательно, должен быть какой-то крючок, помимо юридического, который связывал бы участвующие стороны. Вы следите за моей мыслью?

Ламприер снова кивает.

— На тот случай, если бы де Вир вздумал отступиться, этот документ мог бы стать его смертным приговором, следовательно, он связывал его достаточно крепко. Я бы предположил, что неопределенность условий возникла из попытки графа, бесполезной, хочу отметить, застраховаться от возможных обвинений. — Он останавливается и внимательнее вглядывается в документ. Затем он усмехается. — Знаете, что является самой надежной связующей частью этого договора? — Не дожидаясь ответа, он тыкает пальцем в середину подписи предка Ламприера. — Вот, — говорит он, — чего было бы достаточно, чтобы повесить Томаса де Вира.

Ламприер рассматривает полустертую подпись «François Charles Lempriere», в первый раз обратив внимание, что почерк его предка сверхъестественным образом похож на его собственный.

— Вот это «ç»?

— Даже не «ç», а его хвостик: седиль. Неопровержимое доказательство, что этот человек был французом. Англичанин не написал бы с седилью. Это особенность французского языка. Бедняга Томас де Вир, этот крючок был крюком, на котором его могли повесить. — Пеппард перестал улыбаться. — Конечно, это все нам не объясняет, почему граф подписал соглашение. Мы не знаем, что было предложено ему взамен, но, видимо, что-то очень весомое. Он невероятно рисковал.

Собеседник Пеппарда размышляет не над столь отдаленным вопросом.

— Так вот почему Септимус хотел купить его: предательство… — говорит он. — Достаточно веский повод.

— Не совсем. Соглашение связывает только четвертого графа. Сегодня в худшем случае он может доставить лишь легкое неудобство.

— А «невзирая на смерть одной из сторон» и все такое прочее?

— Верно, но возбуждать иск по такому делу не возьмется никто. Если только соглашение каким-то образом не возобновлялось. — Пеппард чувствует искушение развить эту мысль дальше… но нет, Скьюер, возможно, прав относительно мотивов графа. К тому же стоит ли вселять надежду в этого юношу? Если бы документ по-прежнему имел юридическую силу и указанная в нем доля, или пай, реинвестировался бы каждый раз, когда Компания расширялась, тогда мистер Ламприер мог оказаться действительно очень богатым человеком… А Компания — на ту же сумму беднее, эта мысль доставила ему удовольствие. Они вновь задумчиво склоняются над старым пергаментом.

— Суть сводится к следующему, — говорит Пеппард. — Франсуа Ламприер получил девять десятых пая Компании и выплатил Томасу де Виру десятую часть его стоимости. За это Томас де Вир действует как его представитель, как ширма, скрывающая истинного владельца. Что выиграл от этого Томас? Я не знаю.

Ламприер мрачно рассматривает лежащий перед ним документ.

— За всем этим стоит что-то еще, — произносит он. Пеппард кивает.

Понемногу наступает ночь. Они продолжают беседовать, но Пеппард мало что может добавить к своим объяснениям. Наконец их разговор подходит к концу. Ламприер осторожно складывает пергамент и застегивает свой плащ. Пеппард открывает дверь. Ламприер благодарит его.

— До свидания! — кричит Пеппард вслед своему гостю. Ламприер машет рукой на прощание и пускается в путь по направлению к дому.

Спрятанный под рубашку пергамент хрустнул, когда он плотнее завернулся в плащ и зашагал по улице. Он задумчиво шел вперед, лелея ощущение, что силы его подвергаются испытанию неким бременем, которое приятной тяжестью давило ему на плечи. Людской поток на Голден-лейн не уменьшался, огромная масса, двигавшаяся с энергичной целеустремленностью, подхватила его, погруженного в раздумья, и понесла за собой. Перед Ламприером топал носильщик, по бокам его висели корзины, а спереди он держал в руках сундук.

Документ, лежавший на груди, представлялся Ламприеру маленьким осколком чего-то большего, что маняще сверкнуло на одну секунду и погасло. Подозрения его медленно кружили вдалеке от всех тех мест, по которым привыкло блуждать его воображение. Кто бы ни задумал весь этот хитроумный план, служивший неизвестно какой забытой цели, он ушел, оставив после себя лишь эти свидетельства, позволяющие понять только то, что за ними стояли другие, нераскрытые причины и мотивы, о которых можно было разве что гадать. Он шел следом за носильщиком, который, шаркая ногами, прокладывал дорогу. Слишком много ответов. Он представил себе, как они капают на мостовую, подобно бусинам крови Медузы Горгоны,169 и, обернувшись змеями, уползают в ливийские пески. Слишком много нача́л.