Словарь Ламприера

Кастерлей нахмурился. Эта часть плана была ему особенно ненавистна. Бесконечные приготовления и тонкости, не имеющие ни малейшего практического смысла, — от всего этого у него в голове и так копились сомнения. Но ввести в дело чужака и поместить его в самом центре событий — это был удар по самим основам. Не просто чужака, а человека, по всей видимости, без всякого прошлого. Все усилия были тщетны — они не смогли ничего узнать, абсолютно ничего. Они располагали лишь тем, что видели. Заключенный с чужаком договор отдавал поспешностью и неосторожностью. Рассказывая о бедламе, царившем в тот вечер, и о том, сколько ошибок наделал спьяну мальчишка, председатель ясно ' читал на лице Кастерлея недоверие. Прозвучало имя Джульетты. Рассказ вызвал улыбки, голос председателя стал почти что теплым.

— … девушку пока нужно сохранить. Это сходство может нам пригодиться.

Ле Мара кивком согласился на отсрочку, предоставленную Розали. Председатель перешел к описанию следующего дня, рассказал о передвижениях Ламприера по городу, о визите, который он нанес в тот день, и о принятом им решении.

— Он будет писать словарь, — объявил председатель, и в голосе его послышалось облегчение. Остальные одобрительно закивали. — Значит, можно продолжать… — Бофф понял, что пришел его час — Через две недели, считая от сегодняшнего дня, мы поселим в нем второго демона, — продолжал председатель. Бофф зашуршал лежавшими перед ним планами, передвинул свой макет.

— Две недели? — переспросил Вокансон. Бофф прочистил горло и поднялся, чтобы наконец приступить к своей речи.

— Да, — подтвердил председатель, — в сочельник.

* * *

За две недели, прошедшие с того дня, когда Ламприер принял решение писать словарь, его несколько раз посещал Септимус со своими друзьями, полезными для его начинания. Ламприер уже забыл о том рассеянном состоянии, в котором его друг пребывал в кофейне, так как теперь каждый его приход сопровождался сумятицей и суматохой. Септимус приводил гостей по одному и весело представлял Ламприеру.

Для начала некий мистер Стоун, раскрыв матерчатый саквояж, показал Ламприеру кипу бумаги — каких-то неряшливых клочков и листов большого формата с мятыми углами, которые он подбирал на улицах и в течение многих лет копил как раз для подобного случая.

— Это чтобы было на чем писать, — объяснил Септимус. Мистер Стоун бормотал что-то, выкладывая свое собрание из саквояжа на стол и располагая его в презентабельном виде.

Два дня спустя Септимус представил Ламприеру Тома Кейделла, книгопродавца. Мистер Кейделл провел больше часа за изучением уже готовых статей словаря Ламприера. Он нюхал табак и, тщательно изучив очередной клочок бумаги, всякий раз брал новую понюшку, смахивая невидимые крошки табака на пол. В результате всякий раз, когда Ламприеру доводилось в дальнейшем чихать в этой комнате, он вспоминал мистера Кейделла.

— А вам не откажешь в некоторой учености, — обратился он к Ламприеру, взяв со стола и очистив от табачных крошек последний листок. — Я бы с удовольствием купил вашу книгу и с удовольствием бы стал ее продавать…

Некое «но», подразумевавшееся этими «бы», разрослось в последовавшей за этим тишине до огромных размеров.

— Чуть больше житейского интереса, — сказал он наконец. — Прежде всего, ваша книга должна читаться. Читателям нужно показать не только свои знания, но и свое лицо. — Ламприер уставился на него с недоумением, — Вызовите румянец у них на щеках, заставьте их улыбаться.

— Иначе говоря, чтобы они смеялись? — спросил он.

— Иначе говоря, чтобы они платили, — ответил мистер Кейделл, поднимаясь. — И я с удовольствием куплю, напечатаю и продам вашу книгу, мистер Ламприер, — добавил он, и они обменялись рукопожатием.

Итак, решено. Заботу обо всех деталях и тонкостях возьмет на себя Септимус. Покидая вслед за мистером Кейделлом комнату Ламприера, он победным жестом вскинул руку, сжатую в кулак.

Следующим был Джереми Триндл из рода Порсон-Триндлов, который предложил Ламприеру предоставить на время необходимые для работы книги за умеренную плату. Обычно он не сбавлял цену, но ради друга готов был на это пойти. Септимус выглядел ужасно довольным собой.

— Спасибо, — сказал ему Ламприер, а спустя еще день или два «Спасибо, нет» он сказал Лидии, которая, глядя куда-то вбок, предложила оказывать ему некие неопределенные услуги долгими зимними вечерами. Септимус поцеловал ее перед тем, как она ушла, в ответ на что Лидия залилась привычным румянцем.

Последним и самым загадочным посетителем был некий не поддающийся описанию детина, высокий, одетый по сезону, с черными или темно-русыми волосами, возможно не такой уж и высокий, но, во всяком случае, не коротышка, с лицом скорее худощавым, чем толстым. Представляя его, Септимус ограничился минимумом церемоний, то есть поначалу не сказал вообще ничего. Ламприер с подозрением воззрился на гостя.

— Кто вы? — спросил он наконец.

— Это мистер О'Тристеро, — сказал Септимус. И снова наступило длительное молчание.

— Я — ваш соперник, — заявил мистер О'Тристеро. К этому сообщению сводились и все его последующие высказывания.