Словарь Ламприера

— Позвольте мне немного рассказать вам, если, это вас интересует, об осушении нашего западного выгона, — сказала она. Ламприер взглянул на нее, вздрогнув, когда она подняла руку, стремясь удержать его. — А потом вы вернетесь к гостям, мистер Ламприер.

— Конечно, — ответил Ламприер, хотя упоминание о гостях лишь усилило его нетерпение. Он хотел уйти.

— Наш дом стоит на слегка неровной местности, — начала леди де Вир. — Должно быть, вы заметили наклон, когда подъезжали. — Он не заметил, но кивнул в ответ. Все его внимание в тот момент было поглощено трубкой Боксера и разными другими мыслями. — Дом окружен садом, а за ним, с запада и с востока, находятся два выгона, каждый в несколько акров. Оба они во многих отношениях совершенно одинаковы, оба были расчищены во времена четвертого графа, состав почвы на них схожий, оба подвергаются действию одних и тех же погодных изменений, и оба расположены в низинах. Когда они были расчищены, на восточном выгоне образовался прекрасный упругий дерн, обеспечивавший корм скоту в течение круглого года. Но западный выгон оказался болотом, которое летом давало приют несметным полчищам насекомых, а зимой замерзало. Словом, толку от него не было никакого. Поэтому четвертый граф решил осушить его и, приложив некоторые усилия, справился с этим. Западный выгон покрылся сочной травой, предприятие увенчалось успехом. Но спустя несколько недель слуги Томаса заметили, что почва на восточном выгоне становится все более сырой, и не прошло и года, как он исчез, став такой же топью, какой до этого был западный.

— Они соединялись подземным каналом? — предположил Ламприер.

— Вполне возможно, — кивнула леди де Вир. — Уже в наше время Эдмунд, будучи гораздо более практичным, чем его мать, решил осуществить тот же самый проект и год назад действительно сумел осушить восточный выгон.

— И тогда залило западный?

— Разумеется. Теперь он обзавелся небольшой армией инженеров и машинами, которые стоят на западном выгоне. Когда погода установится, он откачает воду с западного выгона, затем, я предполагаю, с восточного, и опять с западного. Когда я спрашиваю его, почему он решил провести свою жизнь за передвижением какого-то болота на полмили взад и вперед, он отвечает мне, что это прогресс. Он возрождает заброшенные земли. Местные фермеры разделяют это безумие, мистер Ламприер; хвалят его и называют рачительным хозяином. Ни я, ни мой сын вовсе не собирались разыгрывать из себя дураков, и все же я ничего не понимаю. Я понимаю только, что обе наши семьи, Ламприеры и де Виры, были когда-то могущественны, а теперь мы находимся в упадке. Вот все, что я сейчас понимаю, мистер Ламприер.

Ламприер боролся с этой своеобразной историей, пытаясь проложить сквозь нее курс к теме их предыдущего разговора. Тут что-то связано с их нежеланием выставить себя дураками.

— Если Эдмунд, граф, осушит эту землю, то что тогда…

— Это будет очень хорошо, мистер Ламприер. — Голос ее внезапно стал твердым, как сталь. — Он продаст ее и рассчитается со слугами. Если нет, значит, нет. Мы все принимаем решения, исходя из своего видения ситуации.

Тут Ламприер понял, что вся эта история являлась объяснением недавней вспышки — своего рода извинением. Ему стало искренне жаль, что он не может выступить ее союзником. Но это невозможно, это было бы безумием.

— Спасибо, что вы меня выслушали, мистер Ламприер. — Она шагнула вперед, на ходу протягивая руку к нему… нет, к столу. — Возьмите это, мистер Ламприер. На память.

Она проводила его до двери и вручила ему памфлет Азиатика. Она держалась с достоинством, а он чувствовал себя побитым. Он еще мог передумать, сказать ей, что они дадут бой Компании в каждом английском суде и победят.

— Спасибо, — повторял он между тем. Может, ему следовало бы сказать что-нибудь еще? Но что? Дверь стала закрываться.

— Прощайте, мистер Ламприер.

Ее голос еще висел в воздухе, когда дверь затворилась с мягким звуком — щелк. Он остался один в коридоре. Томас де Вир глядел на него из своей золоченой рамы. Свет свечей в жирандолях тусклой желто-коричневой гаммой отражался от резного дерева, обтянутых тканью панелей, кушеток и непарадных стульев из гренобльского дерева, покрытых тонкой резьбой. Пол был покрыт ковром, и Ламприеру в его узоре вдруг почудилось лицо Франсуа: горгулья, смотревшая на него из венка позолоченных купидонов; купец, авантюрист, беженец, мститель. Безумец. Что-то случилось с ним такое, что отняло у него разум, что повернуло его против бывших компаньонов и друзей. Должно быть, это случилось в Рошели.