Словарь Ламприера

Длинная, темная гряда облаков неспешно плыла поверху, закрывая от солнца холмы, поля и долины. Она накрыла тенью растерзанное, изувеченное тело отца у озера. Она накрыла тенью сына, обернув его в свой серый саван. Серая тень касалась его кожи холодными, словно туман, пальцами. Он чувствовал, как сухие, мучительные рыдания пытаются прорваться сквозь его горло. Сначала слов не было. Глубоко внутри него уже зрела мысль, прорастая сквозь его тело и медленно просачиваясь в чашу его мозга, подсказывая слова для его горя, и, когда она соединилась с ним, он принял ее. Перед его мысленным взором предстала раскрытая книга, Актеон был все еще жив, все еще ждал, когда псы набросятся на него. Здесь, наполовину погрузившись в воду, лежали останки его отца. Между двумя этими телами находилось его собственное тело, которое связывало их, превращая одно в другое.

* * *

В масляной лампе было девять фитилей. Она мерцала, испуская слабый свет. Из девяти фитилей горели три.

— Законопроект Дундаса, возможно, будет обсуждаться в следующем месяце. Говорят, его поддержат.

— Мы изучили этот вопрос. Никаких трудностей не предвидится, хотя…

— Небольшая смазка может помочь кое-кому примириться со своей совестью. Проследите за этим. Если будут какие-то сложности, мы вернемся к этому еще раз. — Он сделал паузу. — Что с тем, другим вопросом?

Наступило короткое молчание.

— Все прошло, как мы планировали.

— Тогда Жака можно посылать во Францию. Мы не можем больше тянуть. Девчонка поедет с ним.

Молчаливый кивок подтвердил согласие.

— Мальчишка?

— Все под контролем. Я не предвижу никаких трудностей, по крайней мере пока.

— Вы здесь именно для того, чтобы предвидеть. Постарайтесь справиться. Вспомните, что поставлено на карту.

Прозвучал третий голос. Глубже, медленнее, чем остальные.

— Все. На карту поставлено все.

* * *

Перегруженный пакетбот страдал от килевой качки. Каждый раз, когда его нос зарывался в мелкую зыбь, цыплята в ящиках, составленных штабелем в передней части судна, принимались верещать от ужаса, а пассажиры на палубе хватались за леера, чтобы удержаться на ногах. Похоже, его снова начинает тошнить. Он сидел на своем дорожном сундуке, расставив ноги для опоры, и глядел назад, на Джерси, все еще ясно видимый за кормой. Небо было свинцовым; и море казалось тусклым и мрачным. Оно кажется холодным, подумал он, хотя знал, что море бывает самым теплым именно в начале осени. Ему говорил об этом отец.

С тех пор прошло две недели. Он почти ни с кем не разговаривал. Он не плакал. Джейк Стоукс нашел его. Он отправился навстречу Шарлю, но наткнулся на его сына, потерянно бродившего по полям к северу от Бланш-Пьер. Лил страшный дождь. Он вымок насквозь, так ему потом сказали. Он не помнил. Его пальцы все еще ныли, ногти отрастали медленно. Когда они привезли тело в Сент-Хелиер, он опознал его.

— Это мой отец, — сказал он, хотя лицо было изуродовано до неузнаваемости.

Он опознал отца по одежде, точнее, по ее обрывкам, поправился он. От Джейка Стоукса он узнал, что, по словам коронера, смерть наступила быстро. От раны на горле. Кастерлей сам привел людей туда, где лежало тело, а затем перестрелял всех собак.

Ламприера действительно вырвало, он едва успел перегнуться через борт. Густая желтая слизь поплыла прочь от судна. Мать плакала в конторе у д'Обиссона.

— Полный текст завещания хранится в Лондоне, — сказал д'Обиссон. — Эти документы — лишь отсылка к нему.

Нотариус любил слова такого рода: «отсылка к завещанию», «второй душеприказчик», «кодицил»… Д'Обиссон говорил долго, но вся его речь сводилась к одному: Джон должен ехать в Лондон. Ламприер не возражал, но Марианна заплакала.

Впереди он разглядел Гернси, в получасе пути, не больше. «Это я, значит, это был я, я читал об этом, я стал свидетелем этого…» Но размышления снова и снова приводили его к мысли, которую он не мог вынести, к убеждению, которое преследовало его, словно тайный, невидимый враг. Он посмотрел вниз, за борт судна. Там, под обычной поверхностью волн, что скрывается там?

Мелкие волны бились о борт. Наверху кружили чайки. Судно, крохотная точка на огромном однообразном фоне, изъян на глади. Чайки, поднимаясь все выше, ловили теплый восходящий поток и двигались вместе с ним, пока им не становились видны оба острова, Джерси и Гернси, а вдали — побережье Франции. Но они летели еще выше, и наконец показывалась Англия, серое пятно на горизонте.

Далеко внизу пакетбот входил в гавань Сент-Питер-Порта. Молодой человек поднял сундук на плечо и понес его вниз по сходням. Дойдя до конца причала, он остановился и оглянулся, всего один раз, прежде чем зашагать вперед.

Прощай, Цезарея.

Лондон